— Надо же, пропащая душа! — воскликнул галерейщик, увидев Александра. — Тебе все-таки удалось запрыгнуть на корабль, который терпит бедствие!
Мужчины пожали друг другу руки.
— Не без труда, — признался Александр, с изумлением разглядывая беспорядок, царивший в зале.
Вдоль стен выстроились ряды картин в чехлах. На полу валялась крафт-бумага, картон и длинные куски бечевки, напоминающие притаившихся змей.
— Ты переезжаешь?
— Отличная идея! — в отчаянии воскликнул Тюдьё. — Де Голль говорит о хаосе, и он не ошибается. Если Франция станет коммунистической, я уеду в тот же час, и тебе посоветую последовать моему примеру.
Александр покачал головой.
— Тогда почему такой кавардак?
— Еще до того, как в этой стране все стало с ног на голову, я решил устроить выставку Людмилы Тихоновой, и ее вернисаж был назначен на ближайшую субботу. Мне удалось собрать все картины мастера, но мои служащие исчезли в неизвестном направлении, и вот я остался совершенно один, а мне еще надо все это развесить, — и огорченный мужчина обвел комнату рукой. — Не посоветуешь, как мне поступить?
Совершенно обессиленный Жан Пьер рухнул в кресло и вытер лоб платком.
— Приглашения разосланы месяц назад, открытие послезавтра. Это катастрофа, старина, настоящая катастрофа!
— Ты полагаешь, что кто-нибудь придет на вернисаж?
— Я на это надеюсь! Я не позволю каким-то там революционерам портить мне жизнь, я и так потерял слишком много денег в связи с этими событиями.
— Я помогу тебе. Вдвоем мы управимся быстрее.
— А ты сможешь? — Тюдьё воспрянул духом.
— Мой магазин закрыт уже десять дней. Ничего с ним не случится, если не открою еще и сегодня. И потом, ты был так любезен, согласившись приглядывать за моим бутиком во время моего отсутствия. Я буду рад помочь тебе.
Тюдьё вскочил.
— Ты спасешь мне жизнь! Отлично, начнем с полотен небольшого формата. Это самое незначительное. У тебя есть молоток?
Через час Александр был так же измотан, как и его друг, но большая часть картин заняли свои места на стенах. Несколько натюрмортов и серия поразительных портретов. Тюдьё суетился, перевешивал холсты с места на место, чтобы найти лучший ракурс для каждого, и Александр уже не вникал, что на них изображено: все сливалось перед его глазами в калейдоскоп из глубоких зеленых, насыщенно-синих и мрачных серых тонов.
— Ну вот, нам осталось повесить всего одну работу, но это — гвоздь программы, — объявил запыхавшийся Тюдьё, когда Александр принялся помогать другу высвобождать холст из нескольких слоев бумаги. — Знаешь, такая странная история. Еще в 1921 году это полотно должно было выставляться на Осеннем салоне, но его купили до начала выставки. Затем неожиданная новость: исчезло, пропало. Поговаривали, что это главное произведение Людмилы Тихоновой, истинный шедевр. А так как его никто не видел, в среде коллекционеров оно стало легендой. Пожалуй, пока поставим его вот сюда. Спасибо.
Жан Пьер вздохнул и потер поясницу.
— И вот год назад я был приглашен в качестве эксперта наследниками одного немецкого индустриального магната, который скончался в своем замке на Луаре. И что ты думаешь? В его гостиной я увидел «Нелюбимую». Сначала я подумал, что брежу, но нет, это действительно был пропавший портрет. Невероятно, не правда ли?
Александр нагнулся, чтобы помочь Жан Пьеру снять последний слой бумаги. Услышав название картины, он застыл. Тихонова… Конечно, как же он сразу не сообразил? Он развесил десяток полотен одной из самых известных русских художниц тридцатых-сороковых годов. В последние двадцать лет она несколько вышла из моды. Но во время войны эта женщина, сама того не подозревая, спасла ему жизнь.
Внезапно воспоминания о прошлом захлестнули Александра. С часто бьющимся сердцем он отступил на несколько шагов и присел на деревянный ящик. Только сейчас Манокис заметил, что сложил ладони в молитвенном жесте. Суставы его кистей нещадно болели. Как и двадцать лет тому назад, он чувствовал привкус крови во рту, ощущал страшные удары по почкам и затылку, вновь видел молоток, занесенный над его многострадальными пальцами. А когда греку уже стало казаться, что он добрался до болевого пика, он ужаснулся, заметив бур дантиста, который приближался к его открытому рту, чтобы вонзиться в челюстную кость.
Александр больше не мог дышать, по его спине струился холодный пот. Он ничего не видел и не слышал, все его внимание было приковано к картине, высвобождающейся из скрывающей ее бумаги, к картине, которая спасла его, потому что нацистский офицер мечтал заполучить этот шедевр для своей коллекции и поэтому распорядился отпустить на волю никому не известного участника движения Сопротивления.
Валентина позировала обнаженной. Она сидела на соломенном стуле, бедра раздвинуты, выставляя на всеобщее обозрение голубоватые вены; полупрозрачная кожа шеи, груди; красные губы, набухшие от желания. И взгляд, Бог мой, какой взгляд!.. Сияние зеленой воды, надменность, скрывающая неуверенность. Молодая женщина, которая не знает себя, чье единственное оружие — совершенство тела.
— Александр, что случилось? О! Ты себя хорошо чувствуешь?
Манокис постепенно приходил в себя. Жан Пьер тряс друга за плечо.
— Держи, я налил тебе коньяка. Ты стал белым как полотно. Что на тебя нашло?
— Сколько ты хочешь за эту картину? — глухим голосом спросил Александр.
— За «Нелюбимую»? — изумился Жан Пьер. — Почему ты спрашиваешь? Ты собираешься ее купить?
Александр залпом опустошил бокал, и его лицо вновь приобрело нормальный цвет.
— Так сколько? — продолжал настаивать мужчина.
Грек поднялся, и Жан Пьер протянул руку, чтобы поддержать его. Но Александр оттолкнул протянутую руку, взял лежащий на стуле пиджак и достал из внутреннего кармана чековую книжку. Затем он уселся за стол друга, снял колпачок с черной с золотом перьевой ручки, которая лежала на стопке бумаги для писем, и когда по-прежнему ничего не понимающий Жан Пьер назвал цифру, начал писать.
— Что ты делаешь?
— Ты отлично видишь — я покупаю «Нелюбимую».
Манокис подписал чек и протянул его другу, и тот, потрясенный, посмотрел на указанную там сумму.
— Покупаешь? Вот так, ни с того ни с сего? А ты не будешь потом жалеть? Сумма-то весьма внушительная.
Улыбка тронула губы Александра.
— Возможно, когда-нибудь я тебе все объясню. А пока я хотел бы, чтобы ты убрал портрет из экспозиции. Он больше не продается, а я намерен сегодня вечером кое-кого удивить.
— Поразительно то, что каждый раз, когда кто-нибудь хочет выставить «Нелюбимую», она уплывает, как песок меж пальцев, — проворчал Жан Пьер. — Я знаю несколько человек, которые будут страшно разочарованы.
Но, упаковывая картину, Жан Пьер Тюдьё не мог скрыть своей радости. После месяца застоя дела его галереи вновь налаживались. Покупка «Нелюбимой» — добрый знак.
