Книга Кошки-мышки - Вера Каспари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 168
Так и не нажав на кнопку, я прижала руку к груди, надеясь унять сердцебиение. Очень в моем духе – думать о филодендронах, когда следует пойти к отцу и прямо задать ему вопрос, который я много месяцев не могу даже наедине с собой произнести шепотом. Всю жизнь я то и дело отворачивалась от неприглядного зрелища, чтобы полюбоваться морозным узором на стекле или игрой света и тени под кроной дерева, чтобы послушать, как жужжит муха или свистит пар в радиаторе.
На самом деле вопросов было два: один – который я давно боялась задать отцу, и второй – родившийся только что в разговоре с Джонни на скамейке в парке. Когда Джонни рассказывал мне эти омерзительные вещи, я не отвернулась. Внимала всем своим существом. Я слушала не только голос и слова, я настроила уши на восприятие подтекста, полутонов, значения значений.
«Сегодня он предостерег меня от излишнего любопытства по отношению к этому делу. Он защищал тебя и пытался намекнуть мне, что если я тебя люблю, я должен…»
Пока я ехала сюда в такси, пока стояла в черно-белом фойе, глядя на филодендрон и пытаясь унять внутреннее смятение, эти слова звучали далеким эхом. Я намеревалась смело посмотреть отцу в глаза, не дрогнув, задать ему вопрос и не позволить его уловкам снова сделать меня безропотной и покорной.
Дверь мне открыл Харди, личный слуга Глории. Я прошла мимо него сразу в гостиную «Империя». Квартиру обставлял нанятый Глорией бледный юноша, который воспринимал дизайн интерьеров как религию и давал всем комнатам имена. Отцовский кабинет – «Противоречие» – располагался в конце коридора на нижнем этаже квартиры. Я понадеялась, что отец сейчас не там, иначе мне пришлось бы начинать тяжелый разговор сразу, а решимость моя меня подводила.
На нижнем этаже было тихо, лишь из кухни слышалась болтовня прислуги. На втором этаже в гостиной я наткнулась на Глорию. Она лежала на шкуре у камина в леопардовой пижаме и зубрила французскую грамматику. Комнату наполнял аромат дорогого парфюма – наверняка что-то синтетическое с названием «Ярость», «Бесстрашие» или «Напор».
– Здравствуй, Элеанор. Ты в курсе, что мы ждали тебя к ужину? В чем дело? Ты забыла, какой сегодня день?
– Где папа?
– Ты в своем уме? – Глория перекатилась на спину с грацией, привитой годами занятий балетом. – Сегодня пятница.
– Пятница? – переспросила я, осознавая, что выгляжу последней идиоткой.
В календаре семейства Барклай пятница была днем более священным, чем шаббат.
– Как же все-таки ужасно, что случилось с Лолой…
– А что с ней случилось?
– А ты не знаешь?! – Глория села, обхватив колени. – Она покончила с собой!
На подкашивающихся ногах я прошла к камину и рухнула в кресло. Наверное, я всегда знала, что однажды Лолу найдут лежащей на диване с индийским покрывалом, а рядом, на изъеденном жучками ореховом столе, будет стоять пустой стакан.
– Как думаешь, почему она это сделала? – Бюст у Глории так и вздымался от волнения. – Может, спьяну?
Харди постучал в открытую дверь, придал своему красивому лицу приличествующую торжественность и объявил:
– Без минуты девять, миссис Барклай.
И он принялся за ритуал настраивания радиоприемника.
Прислуга уже приготовилась слушать на кухне, а высокомерная няня-англичанка внимала еженедельной порции мудрости в детской в гордом одиночестве. Во всех уголках дома зазвучал «Боевой гимн Республики», и приятный баритон пропел: «Его правда идет вперед и вперед». Музыка смолкла, диктор объявил: «В эфире «Голос правды»», и после секундной паузы заговорил мой отец: «Добрый вечер, друзья. С вами Нобл Барклай».
До встречи с Лолой Манфред душа моя не знала сомнений. Моя вера коренилась в благоговении перед отцом, не в его философии. Были у меня и периоды бунтарства: один раз я заявила, что больше не хочу фотографироваться для папиных журналов, в другой – семь недель подряд устраивала скандалы, требуя отпустить меня учиться в колледж, но в итоге мне всегда становилось стыдно за свою несговорчивость и вероломство.
До шести лет я жила у родителей матери. Папино имя там произносили как ругательство. Когда он приехал забрать меня я была в ужасе, словно за мной явился сам дьявол. Я брыкалась и кусалась, пока движение поезда не укачало меня и я не заснула у папы на руках.
В его доме все перед ним преклонялись. Все слуги и помощники смотрели на него влюбленными глазами, все они были из его последователей – исцелившиеся инвалиды, раскаявшиеся грешники, которые благодаря его учению вернули себе здоровье и доброе имя. И я в этой парадной процессии сделалась первым барабанщиком. Гувернантки читали мне папину книгу как Библию.
Единственное слово было для меня страшней всего. Вероломство. Это слово бросало тень на память о покинувших дом слугах и помощниках.
А когда мне было двенадцать, его обожающая супруга Жанет в одночасье стала столь же ненавистной, как какая-нибудь вероломная горничная. Наутро отец распорядился упаковать мои вещи и отправил меня во Флориду в сопровождении гувернантки и своей толстой рыжей секретарши. Сам он вскоре приехал следом. Рыжая секретарша оставалась верной почти год, а потом тоже покинула нас, и наступил счастливый период, когда у его дочери не было конкуренток.
Когда мне исполнилось семнадцать, отец увез меня в Калифорнию и там ухаживал за мной, прямо как за своей белокурой грудастой старлеткой – когда был не слишком занят. Каждый день присылал цветы мне в номер. Потом дел у него становилось все больше, процесс запуска нового журнала – «Правда в Голливуде» – отнимал много времени. На обратном пути Глория ехала в купе в нашем вагоне.
В Нью-Йорке нас встретил Эд Манн, чтобы отвезти меня домой на такси, а папа повез Глорию в отель на лимузине. Следующий год был самым одиноким в моей жизни. Мы жили в большом номере-люкс, но отец почти никогда не бывал дома. У меня не было друзей, я нигде не училась и потому нередко предпочитала поужинать с Эдом Манном, чем провести очередной вечер в одиночестве. В один из периодов бунтарства мне так хотелось пойти в колледж! Я надеялась, что репетитор и усердие позволят мне сдать вступительные экзамены.
Образование мое было обрывистым и бессистемным. Всем, что я знала, я обязана Жанет Ордманн Барклай – она считала, что гувернантки должны обладать умом и знаниями, а не большой грудью и стройными ножками, каковые являлись главными критериями отбора для моего отца. Он не одобрял формального образования. В юные годы – еще до морального перерождения – отец вылетел из четырех колледжей и с тех пор задался целью обличить все изъяны современной образовательной системы. Журнал «Правда» не раз печатал убедительные доказательства, что учеба в колледже разрушает моральный стержень, содействует развитию извращений, поощряет пьянство и вообще насаждает всяческие пороки. Иллюстрация с маленькими нарисованными человечками, взбирающимися по лестницам, наглядно демонстрировала, что процент успешных людей среди выпускников колледжей ниже, чем среди людей без высшего образования.
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 168
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Кошки-мышки - Вера Каспари», после закрытия браузера.