Тогда я бросаюсь к выходу в диком ужасе и с одной-единственной мыслью: бежать, как можно скорее бежать к побережью. Но солнце уже садится, на землю опускаются сумерки, а где-то там, в высокой траве, прячется эта ужасная громадная тварь. Господи!..
С губ его брызнула слюна. Мы сидели молча, напряженно слушая, боясь пропустить хоть слово.
Фэминг продолжал:
– Тогда я запираю двери и окна на засовы, зажигаю лампу и замираю посреди комнаты. Стою неподвижно, точно статуя. Жду. Прислушиваюсь. Вскоре в небе появляется луна, заливая все вокруг неверным светом. Я стою не шевелясь. Ночь очень тиха, совсем как сейчас, лишь легкий ветерок порой шелестит в траве, всякий раз заставляя меня прижимать руки к груди и стискивать кулаки так, что кровь течет из-под впивающихся в ладони ногтей. Я стою, жду, вслушиваюсь в ночь. Но змея не появляется!
Последние слова прозвучали, точно взрыв. Все мы невольно вздохнули с облегчением. Напряжение спало.
– Тогда я решаю: если доживу до утра, надо попытать счастья в лугах и отправиться к побережью. Но вот наступает утро, и я не осмеливаюсь! Неизвестно, в какую сторону уползло чудовище, и я боюсь встретиться с ним на открытом месте, да еще без оружия! Я остаюсь в бунгало, точно в ловушке, и глаза мои неотрывно следят за солнцем, которое неумолимо двигается к горизонту. О, господи! Если б я только мог остановить его!
Фэминг был охвачен ужасом настолько, что едва мог говорить.
– Солнце клонится к закату, траву прорезают длинные мрачные тени. Опьянев от страха, я запираю окна и двери и зажигаю лампу задолго до того, как угаснет последний солнечный луч. Да, свет в окнах может привлечь внимание чудовища, но мне не хватает духу потушить лампу и остаться в темноте. Я снова стою посреди комнаты и жду.
Фэминга била дрожь. Сделав паузу, он продолжал едва слышным шепотом:
– Жду, утратив всякое ощущение времени. Времени больше нет, каждая секунда растянулась до бесконечности. Но вдруг… Господи, что это!?
Он резко подался вперед. В призрачном свете луны его застывшее лицо сделалось столь ужасным, что все мы невольно вздрогнули и поспешно оглянулись.
– На сей раз – не ночной бриз, – зашептал Фэминг. – Что-то шуршит, словно прямо по траве тащат нечто огромное, длинное и тяжелое. Шорох все ближе и ближе, и наконец он смолкает – перед самой дверью! Ночную тишь взрывает скрип, дверь прогибается внутрь… Еще, еще!
Руки Фэминга словно вцепились во что-то невидимое для нас, но находившееся прямо перед ним. Дышал он, будто загнанная лошадь.
– Я понимаю, что должен навалиться на дверь всем телом, но нет – страх превратил меня в камень! Я лишь стою, как баран под ножом. Однако дверь выстояла!
И снова у всех вырвался вздох облегчения. Фэминг отер лоб трясущейся рукой.
– Всю ночь я неподвижно простоял посреди комнаты, разве что поворачивался лицом туда, где шуршала в траве ползавшая вокруг дома тварь. Тихий, зловещий шорох словно приковывал к себе мой взгляд. Порой он стихал на миг или даже на целых несколько минут, и тогда у меня перехватывало дух от ужаса – думалось, что змея сумела как-то пробраться внутрь. Я начинал вертеться по сторонам, оглядываться, хотя страшно боялся шуметь. Никак не оставляло чувство, будто это исчадье ада притаилось прямо за моей спиной. Но шорох возобновлялся, и я снова замирал на месте…
Только в одном-единственном смысле мое сознание – то, которое руководит мною наяву, – проникает под покров этого кошмара. Во сне я не имею ни малейшего понятия, что сплю, однако косвенным образом кое-что передается и в сон. Моя личность как бы мгновенно раздваивается, и получается нечто вроде того, как две руки, правая и левая, существуют независимо друг от друга, хотя принадлежат одному телу. Тот «я», из сна, не осознает «меня» реального, сознание временно подавляется, попадает под контроль подсознания и словно бы вовсе перестает существовать. Но все-таки сознание способно воспринимать мысли, волнами набегающие из моря сна. Конечно, я объясняю все это довольно путано… суть в том, что и сознание и подсознание мое – на краю гибели. Там, во сне, меня не покидает страх перед тем, что змея поднимет голову и заглянет в окно. И я – во сне – знаю: если это случится, я сойду с ума. И переживания, доносимые мысленными волнами из мутного моря ночного кошмара, так отчетливы, что мой разум наяву колеблется так же, как колеблется разум во сне. Туда-сюда, туда-сюда, пока и я сам не начинаю раскачиваться. Ощущение не всегда одинаково, но я вам скажу одно: если когда-нибудь во сне эта ужасная тварь взглянет на меня, не миновать мне буйного помешательства.
Слушатели беспокойно всколыхнулись.
– Господи, ну и перспектива, – пробормотал Фэминг. – Повредиться умом и непрестанно, днем и ночью, жить в этом кошмаре!
Он сделал паузу.
– Словом, я стою посреди комнаты, проходят века, но наконец за окнами светает, шорох исчезает вдали, и вскоре кровавое, точно изможденное, солнце начинает карабкаться в небо из-за восточного горизонта. Поворачиваюсь, на глаза попадается зеркало, глядь – а мои волосы совершенно седы! Шатаясь, я иду к двери, распахиваю ее настежь… Ничего. Ничего, кроме широкой проплешины в траве, уходящей не к побережью, а в противоположном направлении! Зайдясь в безумном визгливом смехе, я бросаюсь бежать вниз по склону – и дальше, и дальше, через заросшие травами луга. Бегу, пока не падаю от изнеможения, и лежу, пока не обретаю сипы подняться и снова бежать.
Так продолжается весь день. С нечеловеческими усилиями я двигаюсь к побережью, подгоняемый оставленным позади ужасом. И непрестанно, бредя ли на подгибающихся ногах, лежа ли и хватая ртом воздух, не спускаю молящего взгляда с солнца! Как быстро несется оно по небу, когда бежишь наперегонки со смертью! И, когда солнце опускается к самому горизонту, а холмы, до которых нужно было добраться засветло, ничуть не приблизились, я понимаю, что гонка проиграна.
Голос его с каждым словом звучал все тише, и все мы невольно подались вперед. Пальцы Фэминга крепко-накрепко впились в подлокотники, из прикушенной губы сочилась кровь.
– Темнеет. Я все бреду вперед, падаю и снова встаю. И хохочу, хохочу, хохочу! Но вскоре умолкаю: взошедшая луна превращает луга в какой-то призрачный, окутанный серебристой дымкой, морок. Заливая землю молочно-белым светом, сама она красна, как кровь! Я оглядываюсь… И тут… Далеко позади…
Мы еще сильнее подались вперед. По коже пробежал холодок. Голос Фэминга снизился до еле слышного, призрачного шепота.
– Далеко позади… Вижу… Колышущуюся… Волнами… Траву. Воздух неподвижен, но высокие стебли расступаются и раскачиваются в свете луны, образуя темную извивающуюся линию. Она еще далеко, но с каждым мгновением все ближе и ближе…
Фэминг умолк. Только через некоторое время кто-то из нас осмелился нарушить воцарившуюся тишину.
– И что же дальше?
– Дальше – просыпаюсь, – ответил Фэминг. – Пока что я ни разу не видел этого ужасного чудовища. Но кошмар преследует меня всю жизнь. В детстве я пробуждался от него с криком, а уже в зрелом возрасте – весь в холодном поту. Снится он мне нерегулярно, но в последнее время… – Голос Фэминга осекся, однако он продолжил: – В последнее время змея с каждым разом подползает все ближе. Колышущаяся трава отмечает ее путь, и с каждым новым кошмаром чудовище приближается. Когда оно настигнет меня…
