Мауравани надел одежду аркебузира.
— Вот. Это королевский зал!
Офицер говорил медленно, указывая рукой на другую сторону двора. Было поразительно, как легко принимали сыны человеческие его акцент, когда он сообщал, что родом из Искендрии. Его даже хвалили за те фразы, которые коверкал его язык.
Фингайн коротко поклонился.
— Да хранит Тьюред пути твои, — пробормотал он и вошел в зал, бывший некогда гордостью королей.
Большие двери были открыты нараспашку. В нос ему ударил смрад. Осаждавшая город армия-победитель, очевидно, посносила сюда всех раненых. Пахло желчью, гниющей плотью и сушеными травами.
В жаровнях горели дрова, прогоняя зимний холод. В большом зале стояла, пожалуй, тысяча узких коек. Шум стоял оглушительный. Некоторые люди кричали. Другие пели. Фингайн увидел молодого рыцаря, который лежал на койке и плакал. Причины он не понял. На вид парень был невредим.
Он посмотрел на трон. Его не сдвигали с места. На нем сидел мужчина, поджав под себя ноги. Фингайн осмотрелся в поисках того, кто наблюдал бы за всем этим хаосом. Наконец он сделал выбор в пользу сына человеческого с седой клочковатой бородой, который ходил между рядами коек и разговаривал с ранеными. Иногда кто-то подзывал его, очевидно, прося исполнить небольшое поручение.
Мауравани терпеливо ждал, пока седобородый отойдет от больного. Затем быстро подошел к нему.
— Господин, извини, пожалуйста. Я из Искендрии. Я ищу человека, который спас жизнь моему брату. Он был лейб-медиком благословенного гептарха Жиля. Говорят, я могу найти его здесь.
Человек вздохнул; от него запахло водкой.
— Твоего брата вылечил, говоришь? Наверное, это было довольно давно. Во время похода он служил исключительно гептарху. Должно быть, он был очень хорошим врачом. Гептарха он излечил от всех болезней. — Он указал на возвышение, где стоял трон. — Но оттого, что мир разбился, он тронулся умом. Теперь это всего лишь пускающий слюни сумасшедший, который постоянно твердит о голубых глазах своей матери.
— Какая несправедливая участь для такого великого человека!
Целитель покачал головой.
— Думаешь? — Он обвел рукой зал. — Несправедливость — мой хлеб насущный. Каждый день я вижу, как погибают хорошие люди, в то время как пьяницы и прелюбодеи проходят целыми и невредимыми под самым ужасным обстрелом.
— Я могу повидать лейб-медика?
— Он не заметит, что ты пришел. Ну да что там…
Фингайн снова вежливо поклонился. Затем поднялся на широкое возвышение, на котором стоял трон. Сидевший на нем мужчина обмочился, но, похоже, даже не заметил этого. Он смотрел прямо перед собой. Правой руки у него не было. Очевидно, не так давно он красил волосы. Но они уже отросли и был хорошо виден настоящий цвет. Он соответствовал тому, что эльф знал об Оноре, равно как и отрезанная рука, и рост. Но Фингайн не хотел торопиться с выводами. Он опустился перед троном на корточки. Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось поймать взгляд безумца. Сын человеческий его не обманывал. Взгляд смотревших на него глаз был пуст. Разум ушел из них. Оноре ли это?
Фингайн не был готов к тому, чтобы встретить безумца. Он не знал, что делать дальше. Он даже всерьез не считался с тем, что лейб-медик может оказаться Оноре. Он напал на след этого человека потому, что он должен был примкнуть к Жилю во время морского путешествия из Вороньей Башни в Гонтабу. В портовой крепости никто не упоминал лейб-медика. Но когда гептарх покинул свой корабль в Гонтабу, этот загадочный незнакомец уже был в его свите.
Что могло настолько сильно укрепиться в сознании примарха, чтобы пережить безумие? Мауравани подумал обо всем, что читал об Оноре. А потом нашел вопрос, ответить на который во всем зале мог только Оноре.
— Древо Крови и лев. Чего не хватает?
Сидевший на троне мужчина уставился на него.
Фингайн терпеливо повторил вопрос. Снова и снова. Прошел час. Потом еще один. Но терпение охотника было вознаграждено.
Получив ответ, он поднялся и обнял безумца. И задушил его в объятиях. Когда он отпустил лейб-медика, казалось, что мужчина просто мирно спит.
Фингайн спустился с тронного возвышения и направился к большим воротам. Он почти дошел до выхода, когда к нему подошел давешний лекарь с перегаром.
— Ты долго разговаривал с ним. Редко бывает, что кто-то уделяет ему столько времени.
— Я должен был сделать это ради него, — ответил маураван, глядя во двор.
— Большинство посетителей радуются возможности поскорее покинуть это место. Оно напоминает им о том, как близка смерть каждого из нас. — Он некоторое время помолчал. — Он сказал тебе что-нибудь? Или опять бормотал о голубых глазах своей матери?
— Он сказал: единорог.
Целитель задумчиво провел рукой по спутанной бороде.
— Интересно, что он имел в виду?
Эльф выдержал его пристальный взгляд.
— Должно быть, когда-то единорог имел для него большое значение.
Лекарь покачал головой.
— Похоже, я скорее создан для того, чтобы возиться с людьми, потерявшими ногу, чем с теми, кто распрощался с разумом.
Залп
Люк проснулся. Под чьими-то шагами скрипел снег. В неверном свете он увидел, как король переходит от человека к человеку и осторожно будит каждого.
Три дня они оставались на перевале. Дольше, чем планировали. Все припасы были исчерпаны. Сегодня нужно было возвращаться. Наверняка Гисхильда вместе с беженцами давно достигла звезды альвов. Люк зябко потер руки. В Альвенмарке стояла весна. Он был рад возможности уйти от зим Фьордландии. О них он тосковать точно не станет.
Король подошел к Йорновеллю. Он заговорил с эльфом и указал на горный пик, возвышавшийся над перевалом восточнее их лагеря. Эльф несколько раз покачал головой. Но король продолжал показывать на отвесный склон, и эльф наконец тронулся в путь.
Люк выпрямил замерзшие конечности. Левая рука болела. Вчера он получил глубокий порез. За три дня они выдержали семь боев. Из сотни бойцов короля в живых осталось едва ли тридцать. И каждый из оставшихся был ранен.
Люк бросил взгляд на замерзшего мертвеца, который сидел неподалеку, прислонившись к скале, и смотрел с перевала на лагерь рыцарей ордена. После последней битвы они выставили семерых павших в качестве стражи, надеясь, что из долины не видно, что они давным-давно мертвы. Эти семеро дадут им небольшую фору, когда воины будут уходить утром.
Теперь король подошел к рыцарю. Нос Эрека переливался синим и красным. Вчера какой-то пикинер ударил его последней стычке.
— Ты должен подняться к нашему эльфийскому другу.
Сначала Люк удивился. Потом понял. Они собирались бросить его!
