Книга Эхо во тьме - Франсин Риверс

Дальше Феба пошла без посторонней помощи.

— Я знала, что наступит тот момент, когда она примет Христа, — сказала она, глядя на лицо своей дочери, — лицо прекрасного, милого спящего ребенка. — Ко мне вернулись чувства и силы.

Марк поднял Юлию и вышел из воды, неся ее к матери. По щекам Фебы текли слезы, но она улыбалась, а ее глаза сияли.

— О, как я молилась о том, чтобы дожить до этого дня, — сказала она и поцеловала Юлию в лоб. — И я дожила. Дожила… — Она запричитала: — О мое дитя… мое дитя…

Юлий подошел, чтобы утешить ее. Он обнял ее за плечо, и она прильнула к нему. Хадасса смотрела, как они уходят вместе с Марком, который по-прежнему нес Юлию на руках. Спустя какое-то время Хадасса прошла к мраморной скамье и села, прислонившись к стене. Она сильно устала после долгого сидения у постели. Ей хотелось танцевать, прыгать, петь песни, но сейчас ей нужно было отдохнуть.

В помещение вошла Лавиния.

— Моя госпожа? С тобой все в порядке?

— Просто я устала, Лавиния. А так все хорошо. Даже прекрасно.

— Может, ты поешь, моя госпожа? Ведь уже три дня прошло, как ты не прикасалась к еде.

Хадассе хотелось не столько есть, сколько спать, но она увидела, как эта девушка беспокоится за нее, поэтому встала и взялась за свою палку.

— Время поста кончилось.

Лавиния улыбнулась ей.

— Я скажу, чтобы что-нибудь приготовили.

— Сначала поговори с Юлием, Лавиния. Госпожа Феба тоже, наверное, голодна.

— Да, моя госпожа, — сказала Лавиния, почтительно поклонилась ей и вышла.

Хадассе хотелось покинуть виллу, лишь бы не видеть больше Марка, но ведь теперь она снова была рабыней, принадлежащей этому дому. Больше она не имела той свободы, которой обладала Азарь, или Рафа.

Она встала и, тяжело хромая, пошла по коридору в перистиль. Ее нога болела, и она села в небольшом алькове, чтобы отдохнуть и подумать. Утреннее солнце согревало внутренний двор, а ей всегда нравился звук плеска воды в фонтане. Она увидела, как Лавиния и еще одна служанка несут поднос наверх по лестнице. В доме было тихо, и это была тишина спокойствия, не такая, какой она была в последние недели. Тени исчезли, тьмы не стало.

Она вспомнила, как ее отец говорил ей когда-то, очень давно: последние станут первыми, и первые станут последними. Юлия была уже с Господом, а Хадассе это еще предстояло. Она закрыла глаза и возблагодарила Бога.

Бог милостив. Искупление Юлии было тому доказательством, и Хадасса чувствовала, что ее служение здесь было выполнено, она свой труд закончила.

Если бы только она могла тут же умереть и тоже оказаться с Господом. Она устала, все ее тело болело, как и ее сердце.

Что мне теперь делать, Господи? Куда мне теперь идти отсюда?

Когда она услышала шаги со стороны верхнего коридора, ей захотелось встать и убежать. Ее сердце снова тяжело забилось, но, увидев, что это Юлий, а не Марк, она снова успокоилась. Он спускался к ней.

— Госпожа Феба хочет видеть тебя.

Хадасса встала и пошла вслед за ним.

Когда они дошли до лестницы, Юлий оглянулся на нее. По ее походке было видно, как она устала.

— Я донесу тебя, — сказал Юлий. Подняв ее, он почувствовал, как она вздрогнула от боли.

Феба сидела в своем кресле, на балконе. Рядом с ней стоял диван, на котором обычно располагались ее друзья, когда приходили к ней, на столике были еда и вино. Юлий опустил Хадассу на ноги и ушел.

Феба улыбнулась ей.

— Пожалуйста, Хадасса, садись. Ты выглядишь такой уставшей.

Хадасса села, откинулась назад, выпрямив спину, слегка склонила голову и опустила руки на колени. У нее немного кружилась голова от поста, и она стиснула зубы от сильной боли в бедре.

— Ты хорошо и верно служила нам, — сказала Феба. Она улыбнулась, ее глаза светились теплом. — Когда-то, в Риме, я доверила тебе мою дочь. Я просила тебя ухаживать за ней и заботиться о ней. Я просила тебя быть с ней при любых обстоятельствах. Ты все это выполнила, Хадасса, и не только это. Несмотря на все то, что Юлия делала с тобой, ты оставалась ей другом. — На глазах Фебы заблестели слезы. — Я так благодарна Богу за то, что ты появилась в нашей жизни, и за все те благословения, которые Он еще даст мне, пока я не оставлю эту землю.

Хадасса опустила голову, преисполненная такой благодатью и таким обетованием.

— Это труд Господа, моя госпожа, а не мой. — Да. Это Ты, Господь.

— Я бы хотела спросить у тебя еще кое-что, Хадасса, но знаю, что не имею на это права, — в волнении сказала Феба. — Я помню, как ты придала мне силы несколько месяцев назад, когда пришла сюда с врачом. Я научилась во всем доверяться Господу. — Какой бы ни была Божья воля относительно Марка, так тому и суждено быть. И даже мать не вправе вмешиваться в Божьи планы, пытаясь что-то делать своими силами. Она могла делать только то, что, очевидно, необходимо было сделать уже давно, а потом молиться о том, чего желало ее сердце. Она могла надеяться.

— Ты столько сделала для нас доброго, теперь и я хочу сделать для тебя доброе дело, — сказала Феба и протянула ей небольшой свиток. Хадасса взяла его дрожащими пальцами.

— Это документ о твоем освобождении, Хадасса. Ты свободна. Теперь ты вольна остаться здесь или уйти — как ты сама пожелаешь.

Хадасса показалось, что она потеряла дар речи. Ее переполняли эмоции, но при этом она не испытывала восторга. Скорее, она почувствовала печаль. Вероятно, это и был Божий ответ. Теперь она могла покинуть семью Валерианов, вернуться к Александру и путешествовать вместе с ним, изучая травы и познавая новые методы лечения на полях сражений.

Феба заметила, как Хадасса замерла на месте, как ее маленькая рука сжала этот свиток. Она прониклась к ней состраданием.

— Мне хочется надеяться, что ты останешься, — тихо сказала она, — но я знаю — что бы ты ни делала, ты поступишь по Божьей воле.

— Спасибо тебе, моя госпожа.

— Ты, наверное, голодна, как и я, — оживленно заговорила Феба, украдкой смахивая слезы. Преломив хлеб, она дала половину Хадассе.

Хадасса обмакнула хлеб в вино, которое Феба налила для нее. Чтобы есть и пить, не открывая лица, она слегка придерживала свое покрывало.

Ели они в дружеском молчании.