Книга Адаптация - Валерий Былинский

Когда мы прилетели в Иркутск, там была ночь. Температурное табло показывало, что на улице сейчас –50 °C. Мы вышли из здания иркутского аэропорта и сразу же стало темно – в городе погас электрический свет. Через несколько минут некоторые здания частично осветились, а многие так и остались во тьме.

Мы шли вдоль проезжей части, останавливались, я поднимал, голосуя, руку. Ни одна из редко проносившихся мимо машин не останавливалась. Начали замерзать ноги, нос. Может, вернуться в аэропорт, отогреться? Но ведь там нет света, и может быть, и тепла… Наконец возле нас затормозила темно-бежевая битая «пятерка».

– Чего надо? – спросили.

– До Байкала.

– Э-э… далеко, очень далеко…

– Довези, заплачу любые деньги.

– Какие любые?

– Ну, долларов пятьсот, в рублях…

– Э, дорогой, копейки это!

– Сколько же ты хочешь?

– Слушай, а купи машину! Сам на ней и доедешь, – засмеялись в салоне.

– Эту? Хорошо. Сколько?

– Миллион.

– Рублей?

– Рублей, рублей… – смеялись, – рубль сейчас самая крепкая валюта в мире.

Я вытащил из карманов несколько охапок денег.

– Вот все, что есть. Тут много. Может, и не миллион, но, согласись, много.

Те, кто сидел в машине, видимо, не ожидали такой реакции. Двое мужчин в тулупах вылезли, взяли в руки деньги, стали, освещая фонариком, их смотреть.

– Слушай, не фальшивые, а? Где взял, а?

– В банке. Слушай, если продаешь, то продавай, тут тысяч шестьсот, семьсот будет.

– Берем, – сказал один из них.

Я и Лиза сели в машину.

– А куда ехать, мужики? – спросил я.

– Да вот прямо езжай и приедешь…

Неожиданно дверь рванули.

– Э, слушай, мало здесь! У тебя еще есть?

– Нет!

– Э, давай выходи, говорить надо…

Я с силой захлопнул дверь. Распахнулась дверь со стороны Лизы, рука схватила ее за шею, потащила из салона. Лиза, уцепившись за эту руку ногтями, впилась в нее зубами. Раздался вопль, рука исчезла. Я нажал на педаль газа, и «пятерка» рванула с места.

– Ничего, – засмеялся я. – Break on through to the other side!

Мы ехали по городу какое-то время, Лиза листала путеводитель, который я взял вчера в туристическом магазине. Потом я очнулся и почувствовал, что она тормошит меня:

– Что случилось?

Наша машина стояла у обочины, развернувшись, освещая фарами заснеженную ель в двух метрах от капота.

– Ты заснул за рулем, родной мой… сейчас, давай, садись сзади и поспи, а я поведу.

На заднем сиденье я сразу провалился в сон, в котором ничего не видел, кроме слов «родной мой», которые выглядели как рисованный белый извивающийся человечек. Потом я почувствовал, что вокруг стало очень темно и холодно, и кто-то тормошит меня и говорит: «Не спи… Сашка! Слышишь, не спи… Нельзя спать на закате, плохо потом будет, плохо… не спи».

Такие слова мне говорил когда-то отец, когда я, школьником, бывало, ложился поспать часов в шесть вечера. Когда просыпался после такого сна «на закат», действительно болела голова, и было как-то дымно, тяжело, плохо…

Как сейчас.

Вскоре я ощутил, что что-то в самом деле будит меня – теплое, подрагивающее от радости, словно воспоминание из юности – как тогда, в тот день, когда я пошел в школу, не выучив математику, и меня осветил луч счастья. И как потом это же счастье повторилось, когда я смотрел на спящую Лизу… И теперь, такое же точно счастье толкало меня, вливалось в ноги, журчало через позвоночник, пронизывало ручьями, било потоком в голову, в горло, в глаза…

Я открываю глаза.

– Что это, Лиза?

Лиза молча ведет машину.

Я замечаю, что воздух вокруг стал светлее. Словно темноту стали просеивать через многослойный фильтр света – и вот, черное растворяется, исчезает… Я вижу дорогу, хвойный лес по краям. Спуск вниз – и вот, впереди открывается покрытое снегом и льдом гигантское поле. Подъезжаем ближе, поворачиваем влево – и эта гладь, сверкающая в бледных лучах желтоватого солнца, кажется уже нескончаемой.

Что это, рассвет? Неужели солнце… встает?

Оно действительно вставало. Тяжело, через силу, грузно – но все-таки вставало. Вставало так, как поднимается в последний раз утром с постели смертельно больной человек, которому вчера вечером врачи предписали смерть. Но он назло всем решил прожить еще один день. Последний…

Лиза остановила машину. Мы медленно вышли наружу – каждый из своей двери.

Байкал, залитый сверкающим ледяным панцирем, начинался метрах в двадцати перед нами. Справа и слева из озера пили воду косматые мамонты – поросшие коричневой шерстью елей и сосен холмы. Вдали, за горизонтом, застыли, словно пришельцы с другой планеты, прозрачные голубые горы.

– Ты… чувствуешь? – разлепил я губы…

– Да.

Растворенное в морозном небе солнце освещало серебристое озеро светло-оранжевыми лучами.

– Пошли?

– Да, конечно.

Когда-то очень давно, на жаркой, плавящей душу Кубе мы снимали с себя одежду, перед тем как ступить в море. А здесь мы надеваем на себя меховые шапки, куртки, унты. И когда мы надели все это, нам стало так же легко и свободно на душе, как если бы мы были совсем без одежды.

Взявшись за руки, я и Лиза, переступая ногами в тяжелых унтах, спустились с обрывистого берега на лед.

И пошли по нему.

Мы медленно шли по льду к голубым горам на горизонте. Сколько до них было километров пути? Тысяча? Сто тысяч? Миллион? Морозный воздух над озером был таким же прозрачным, как воды Карибского моря. Под нашими ногами тоже было море – только пресное. Я посмотрел вниз – и замер. Сквозь прозрачный лед под ногами хорошо просматривалось дно. Еще неглубокое, поросшее зелеными и желтыми водорослями, усеянное серебристыми рыбами. Но… рыбы застыли почему-то на месте. И водоросли не шевелятся, будто окаменели. Через какое-то мгновение я понимаю, что озеро попросту промерзло до дна – и мы сейчас идем по гигантской ледяной глыбе, в которой умерли и остались навечно, как в окаменевшем аквариуме, ее обитатели.