— И хорошо. — Фиона что-то прочитала на моем лице — или ей так показалось. Она устало пожала плечами. — А чего вы ждали? Да, я знаю, что она, наверное, должна отправиться в тюрьму, но мне плевать. Она моя сестра, я ее люблю. И если ее арестуют, об этом узнает мама. Да, нехорошо надеяться на то, что кто-то избежит наказания, но я на это надеюсь. Такие дела.
— А Конор? Вы же говорили, что он по-прежнему вам небезразличен? Вы позволите, чтобы он провел остаток жизни в тюрьме? Правда, долго он не просидит. Знаете, как другие преступники относятся к тем, кто убивает детей? Хотите, расскажу, что они с ними делают?
Ее глаза расширились:
— Секундочку. Вы же не посадите Конора! Вы ведь знаете, что он этого не делал!
— Его посажу не я, мисс Рафферти, а система. Я не могу просто закрыть глаза на это дело. У нас более чем достаточно улик, чтобы предъявить ему обвинения, а осудят его или нет, зависит от адвокатов, судьи и присяжных. Я просто работаю с тем, что есть. Если у меня нет ничего на Дженни, остается только Конор.
Фиона покачала головой:
— Вы этого не сделаете.
Снова эта уверенность в ее голосе, словно кованая бронза. Она показалась мне неожиданным подарком, крошечным огоньком в холодном здании: эта женщина, с которой я даже не должен был разговаривать, которая мне даже не нравилась, была во мне уверена. Ей я солгать не мог.
— Нет. Не сделаю.
— Хорошо. — Кивнув, Фиона устало вздохнула.
— Беспокоиться нужно не о Коноре. Ваша сестра собирается при первой же возможности покончить с собой.
Я постарался, чтобы это прозвучало как можно более жестко. Мне казалось, что у Фионы будет шок или паника, однако она даже не дернулась. Ее взгляд был направлен куда-то на стену коридора, на плакаты, рекламирующие чудодейственную силу средства для дезинфекции рук.
— Пока Дженни в больнице, она ничего с собой не сделает, — сказала Фиона.
Она уже все поняла. Мне вдруг пришло в голову, что она хочет, чтобы это произошло, что, как и Ричи, считает это актом милосердия или наказания. Или же ее чувства по отношению к сестре настолько запутанны, что она сама не смогла бы в них разобраться.
— Что вы собираетесь делать, когда ее выпустят? — спросил я.
— Следить за ней.
— Только вы? Круглые сутки?
— Я и мама. Она ничего не знает, но поймет, что после всего Дженни может… — Фиона дернула головой и еще с большим вниманием принялась разглядывать плакаты. — Мы будем следить за ней, — повторила она.
— Как долго — год, два, десять? А когда вы уйдете на работу, а маме захочется принять душ или вздремнуть?
— Мы наймем сиделку.
— Для этого вам в лотерею нужно выиграть. Знаете, сколько они стоят?
— Если понадобится, мы найдем деньги.
— Возьмете из страховки Пэта? — Это заставило ее умолкнуть. — А если Дженни уволит сиделку? Она свободный взрослый человек: если она не хочет, чтобы за ней ухаживали, а мы оба знаем, что это так, тогда вы ни черта с ней сделаете. Молот и наковальня. Вы убережете ее только в том случае, если посадите под замок.
— В тюрьме не так уж и безопасно. Нет, мы за ней присмотрим.
Ее голос зазвенел: я все-таки до нее достучался.
— Возможно, вам это удастся — на какое-то время. Может, протянете несколько недель или даже месяцев. Однако рано или поздно ваше внимание рассеется. Может, позвонит ваш парень и захочет поболтать или друзья позовут вас в паб, и вы подумаете: «Только один раз. Ничего страшного не произойдет, если я всего пару часов поживу как обычный человек. Я это заслужила». Может, вы оставите Дженни в одиночестве всего на минуту. На то, чтобы найти дезинфицирующее средство или бритвенные лезвия, больше и не нужно. Если кто-то всерьез настроен убить себя, он найдет способ. И если это произойдет по вашему недосмотру, вы всю жизнь будете себя казнить.
Фиона засунула ладони в противоположные рукава пальто словно в муфту.
— Чего вы хотите? — спросила она.
— Мне нужно, чтобы Конор Бреннан рассказал правду о событиях той ночи. Я хочу, чтобы вы объяснили ему, что именно он не просто мешает процессу правосудия, а бьет его по морде. Он позволяет убийце Пэта, Эммы и Джека гулять на свободе. И бросает Дженни на верную смерть. — Сделать то, что сделал Конор, посреди того кошмара, в панике и в ужасе, когда Дженни цеплялась за него окровавленными руками и умоляла, — это одно; стоять безучастно при свете дня и смотреть, как любимый человек бросается под автобус, — совсем другое. — Меня он слушать не будет: решит, что я с ним играю, — а вам поверит.
Угол рта Фионы дернулся это было почти похоже на горькую усмешку.
— Вы совсем не понимаете Конора, да?
Еще немного, и я бы рассмеялся.
— Нет, совершенно не понимаю.
— Ему плевать на правосудие, на долг Дженни перед обществом и на все такое. Он думает только о Дженни. Он наверняка знает, что́ она собирается сделать. Если он признался, то лишь для того, чтобы у нее был шанс. — Фиона снова дернула уголком рта. — Возможно, он считает меня эгоисткой, думает, что я хочу ее спасти просто для того, чтобы она была рядом. Может, он и прав. Мне все равно.
«Хочу ее спасти». Она на моей стороне, и мне нужно просто понять, как этим воспользоваться.
— Тогда скажите ему, что Дженни умерла. Он знает, что ее со дня на день выпишут из больницы; скажите, что ее отпустили и она воспользовалась первой же возможностью. Если ее уже не нужно оберегать, то, может, он решит спасти свою шкуру.
Фиона покачала головой:
— Нет, он поймет, что я вру. Он знает, что Дженни ни за что… Она непременно оставила бы записку, чтобы его спасти. Непременно.
Мы перешли на шепот словно заговорщики.
— Может, тогда убедите Дженни дать показания? Умоляйте ее, играйте на чувстве вины, говорите про детей, Пэта, Конора — про все, что хотите. Мне это не удалось, но вы…
Она продолжала качать головой:
— Дженни меня не послушает. А вы бы стали — на ее месте?
Мы перевели взгляд на закрытую дверь.
— Не знаю. — Меня переполняло разочарование, и я бы взорвался, но сил на это у меня уже не осталось. — Понятия не имею.
— Я не хочу, чтобы она умерла.
Внезапно голос Фионы задрожал. Еще немного, и она заплачет.
— Значит, нам нужны улики, — сказал я.
— Вы ведь сказали, что у вас их нет.
— Их нет — и на данном этапе уже не будет.
— Тогда что нам делать? — Она прижала пальцы к щекам и смахнула слезы.
Я вдохнул, и мне показалось, что воздух стал горючим — он прожег все мои мембраны и попал прямо в кровь.
