Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
Саткынбай назвал номер автомашины и распрощался.
Саткынбай минул переулок, вышел на главную улицу, постоял на тротуаре, раздумывая, подождать трамвая или нет, и решил итти пешком.
Он был еще под впечатлением встречи и беседы с Ожогиным. Самое главное — его занимало сообщение о самоубийстве Юргенса. Саткынбай считал, что его нашли и заставили работать именно по поручению Юргенса. Он даже создал для себя в своем воображении примерную картину: Юргенс сидит в Западной Германии, в американской зоне, и помнит о нем — Ибрагимове Ульмасе. Да и как не помнить! Ведь Саткынбай оказал немало услуг гитлеровской разведке. Он сотрудничал с ней с девятьсот тридцать четвертого года, после того, как его вывез из Турции немецкий капитан Циглер. Турецкая разведка не без колебаний отпустила Саткынбая в Германию, но ехать надо было. Гитлеровский режим креп, фашисты уже вынашивали планы похода на восток, а специалисты по мусульманским делам, такие, как он, им были нужны. У гитлеровцев Саткынбаю жилось не плохо. Единственное, что его беспокоило, это — будущее. Юргенс не раз напоминал, что придется «работать» в СССР.
Конечно, путешествие в Узбекистан, который он покинул в двадцатых годах, ему не улыбалось. И он не ошибся. Путешествие было нелегким. Оно отняло у него много сил, нервов, здоровья. Были моменты, когда самообладание покидало его и терялась вера в возможность остаться на свободе. И сейчас Саткынбай с отвращением вспоминал свои первые шаги здесь, в городе, ставшем для него чужим.
...Он достиг города ранней весной сорок пятого года, когда на западе еще гремели раскаты орудий. Сознание того, что он добрался до города, и радовало и страшило одновременно. Радовало потому, что наступил конец мучительному и далекому путешествию, что документы, выданные Юргенсом, не вызвали ни у кого подозрений. Да и кому могло притти на ум, что под видом демобилизованного по возрасту и контузии из Советской Армии солдата скрывается агент Юргенса. Радовало и то, что в городе должны жить надежные люди, старые и вновь обретенные друзья, единомышленники: старик Ширмат, Дражников, Абдукарим, Файзулла.
А страшило потому, что город стал совершенно неузнаваемым.
Сойдя с поезда, Саткынбай тотчас решил найти Файзуллу. С ним можно говорить в первую очередь о жилье и о работе.
Вид залитого ярким весенним светом города в первые дни поражал Саткынбая и вызывал в его душе злую зависть. Эти широкие улицы, покрытые зеркалом асфальта; эти светлые, нарядные, многоэтажные дома с роскошными подъездами и открытыми балконами; эти просвечивающие насквозь узорчатые и изящные как кружева изгороди; эти раскидистые, манящие под свою тень тополя, клены, липы; эти машины, сотни, десятки сотен машин, — все было чужим, непонятным, ненужным в старинном восточном городе, по мнению Саткынбая, а главное — противоречило всему тому, что он слышал на той стороне.
Саткынбай не мог равнодушно смотреть и на улицы, и на дома, и особенно на людей, идущих ему навстречу, обгоняющих его. Он не узнавал в них своих бывших земляков, так они изменились. А они, спокойные, сосредоточенные, веселые, жизнерадостные шли по своим делам, ехали в трамваях, автобусах, машинах...
На скрещении двух улиц Саткынбай свернул направо, дошел до переулка и встал в нерешительности.
«Неужели заблудился?», — мелькнула неприятная мысль.
Он осмотрелся, постоял несколько секунд в раздумье, и медленно вернулся на перекресток. Вот двухэтажный дом, от него идет переулок. Эти четыре дома также знакомы, а пятый надстроен — раньше был один этаж, теперь два.
«Нет, не ошибся, иду правильно», — успокоил себя Саткынбай, но, достигнув переулка, вновь остановился в растерянности.
Левая, сторона, на которой стоял дом Файзуллы, где находилась лавка армянина Алоева, преобразилась. Вместо низеньких глинобитных мазанок красовалось длинное трехэтажное здание школы.
Дома Файзуллы нет...
Кто ему ответит на вопрос, где теперь Файзулла? Есть ли смысл наводить справки?
Круто повернув, он быстрыми шагами направился, обратно.
На трамвайной остановке группа девушек-узбечек беседовала о чем-то громко, горячо. Саткынбай прислушался. Они говорили по-русски. Они обвиняли какого-то комсорга в нерешительности и в том, что у него слова расходятся с делом. Особенно сильно возмущалась худенькая девушка, которую подруги называли Саодатхон.
Подошел трамвай. Саткынбай бросил на девушек взгляд, полный брезгливости, плюнул в сторону и вошел вслед за ними в вагон.
Пользуясь теснотой в вагоне, Саткынбай протолкался к Саодатхон и, будто невзначай, всей ступней наступил на ее маленькую ногу.
Девушка вскрикнула от боли, и на глазах у нее навернулись слезы.
Сидевшая тут же старуха посмотрела с укором на Саткынбая подслеповатыми глазами, покачала головой, но ничего не сказала.
Через три остановки Саткынбай сошел с трамвая. Пройдя большой, красивый мост, перекинутый через полноводный канал, он встал в тень и задумался. Тяжелые мысли угнетали его.
Туркестан, старый Туркестан, уходил в прошлое. В старый Туркестан неодолимо властно ворвалось новое: отступали, бесследно исчезали мазанки, зигзагообразные безглазые улочки, мечети, дувалы.
Новое теснило их перспективой широких улиц, громадой зданий, зеленью парков и скверов, стройными вереницами деревьев, четкими линиями оросительных каналов.
Саткынбай плотно сжал веки. Ему казалось, что он спит и если откроет глаза, то все это исчезнет. Но нет. Город шумел, звенели трамваи, басисто гудели сирены автомашин, говорили, говорили без умолку люди.
«Бежать, бежать отсюда», — почти простонал Саткынбай и торопливо зашагал к окраине города. Он шел долго, шел не оглядываясь, не обращая внимания на людей, и только когда шумные улицы остались позади и он оказался среди высоких земляных дувалов, замедлил шаг и осмотрелся.
— О, родные картины, — прошептал Саткынбай и облегченно вздохнул.
Улица была глухая, пустынная. С обеих сторон теснились старые приземистые дома, через арыки были переброшены полусгнившие деревянные мостики.
Саткынбай почувствовал себя бодрее, увереннее.
«Все уладится, все будет хорошо. Волноваться нечего, — успокаивал он себя. — Нет Файзуллы — другие найдутся».
Навстречу мелкими шажками шла женщина под паранджой. Саткынбай, взволнованный, остановился, пропустил ее мимо себя. Ему было приятно видеть закрытую женщину.
До цели было недалеко. Через какую-нибудь сотню метров — дом старого Ширмата, или, как его звали на улице, «Харами», что означает — хитрый «жулик».
В двадцатых годах Ширмат укрывал Саткынбая и его брата в своем доме от чекистов. Ширмат-Харами поддерживал связь между басмачами и их пособниками. Ширмат — верный человек и очень хитрый. Многие тогда попали за решетку, но он уцелел и остался на свободе. Саткынбай помнил, что у Ширмата было припрятано в саду около хауза оружие. Нет, Ширмат, безусловно, верный человек, которому можно говорить все без утайки.
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
