Глава пятая
Сломала ногу обозная лошадь. Все жалели ее: это была добрая, сильная кобыла. Но, наголодавшись, ели с удовольствием пироги с кониной. С продовольствием у нас стало туговато, главным образом с мясом. Трофеев давно не брали. Оставшихся у нас коров Дед резать не разрешал.
Спирт у нас тоже остался только для медицинских надобностей. Бельчик заявил, что у него есть идея. Еще в Голодухине нам с воздуха сбросили продовольствие и вместе с ним мешок металлических баночек, назначения которых партизанские снабженцы не поняли. Посчитали, что это какая-то взрывчатка.
Но мы на фронте видели такие баночки. В них была смесь для подогревания котелков с пищей, вещь довольно нужная, но ею никогда не пользовались и вообще почему-то к этим банкам относились юмористически.
— Послушайте, — произнес Бельчик мечтательно, — судя по запаху, смесь состоит из парафина и еще чего-то...
— Менделеев! Бутлеров! Бертолле! — сказал Тима.
— Я не кончил. Там наверняка есть спирт: с чего бы оно так здорово горело?
Тут не выдержал даже Дзитиев:
— Гениальная догадка. Что же дальше?
— Я их разделю, — объявил скромно Бельчик, — отгоню спирт.
Все пришли в восторг. Дзитиев заверил, что давно наметил у Бельчика техническую смекалку.
Банки со смесью из кладовой отпускались без ограничений: снабженцы понятия не имели о далеко идущих планах Бельчика.
Он взялся за дело со свойственной ему основательностью: «сконструировал перегонный аппарат». Выяснилось, что он ничего никуда не перегоняет.
— «Техническая смекалка» у тебя есть? Нахальство у тебя есть! — кричал Тима. — Тащи ведро кипятку! Ты только на это и способен.
Тима вывалил смесь в кружку, залил кипятком, размешал и выпил. Глаза у него на лоб полезли, его всего передернуло.
— Неужели и я буду такой, когда выпью? — с ужасом спросил Николай.
Но Тима отдышался и бодро объявил:
— Спирт имеется. В пропорции примерно одна доля на девяносто девять парафина. Прошу учесть, что я рисковал жизнью во имя любимой науки.
Пропорция была неутешительная, но один за другим все приложились к «адской смеси». Поскольку она была горячая, Дзитиев сказал, что похоже на глинтвейн. И как-то к ней притерпелись. Однажды я увидела, как мужчины намазывают «смесь» на хлеб и с проклятьями, но бесперебойно глотают.
— Не всегда же под рукой кипяток, — резонно объяснил Дзитиев, — в конце концов какая разница? Организм нуждается в энной дозе алкоголя. Почему он должен быть обязательно в жидком виде? Можно и в полутвердом.
— Даже в газообразном, — мрачно подтвердил Тима, раскатывая по столу комочек «смеси», похожий на шарик из пластилина.
Все как заворожённые уставились на этот шарик: из него сочилась прозрачная капля. Она тут же была дегустирована: чистый спирт!
— Мать честна́я! Их просто надо было давить! — Бельчик был убит.
— Химик! Техник! Обалдуй! — стонал Тима, усердно выжимая содержимое банки в стакан.
Мы не успели передавить все имеющиеся банки, как нам доставили спирт, но в тот момент это нас уже меньше всего занимало.
Николай принял радиограмму о том, что нам могут выслать самолет с боеприпасами и продовольствием, если мы подготовим площадку. Ничего похожего на площадку у нас не было, но Дед сказал, что она будет, и мы указали место посадки: небольшой луг, на котором не то что «Дугласу» разбежаться, но «кукурузничку» сесть было некуда.
Немедленно объявили аврал: сколько было народу, все бросились выравнивать и выкашивать луговину.
Две ночи зажигали условным треугольником костры. На третью самолет благополучно приземлился.
Мы курили папиросы с Большой земли, читали свежие газеты с Большой земли, с любопытством, словно годы не видели, разглядывали людей с Большой земли.
А они охотно курили трофейные сигареты, и с великой благодарностью навешивали на себя подаренные нами «зауэры» и «мелиоры». Мы выглядели, на их взгляд, экзотично: одетые кто во что горазд, обвешанные оружием, с обоймами за голенищами и с ленточками на шапках.
Дед вызвал нас и сказал, оглаживая бороду:
— Поскольку есть оказия и можно самолетом отправить, давайте пишите на ребят реляции. Кто чего совершил. Чтобы коротко и ясно. Без вертуозов этих ваших. А вас, язви вас в душу, я сам представлю.
Дзитиев сказал за всех, что сделаем.
Мы уже выходили из землянки, когда Дед закричал своим странно молодым, неистовым голосом, известным всему партизанскому краю:
— Посмертно, посмертно не забудьте всех, кто с Петряем.
Он махнул рукой. Слеза мгновенно набежала на его младенчески голубые глаза. И мы поскорее вышли. Смотреть на эту слезу было нестерпимо, как на каплю автогенного пламени.
И первые наградные листы мы написали на лыньковцев. А потом перешли к живым. Мы знали, как надо писать реляции, эти несколько строк косноязычного текста, в которых чудодейственным образом укладывается величие подвига. И мы справились с заданием Деда довольно быстро.
А когда мы закончили, у нас, у всех одновременно, возникла мысль: надо представить к правительственной награде и писателя.
Мы стали спорить: писать лист на медаль «За отвагу» или Красную Звезду. Нас тогда не баловали наградами, а партизанская медаль еще не была учреждена. Решили поскромнее — «За отвагу». Ни фамилии, ни имени писателя мы не знали, как не знали фамилий и имен многих других представляемых к наградам. Это нас не смущало. Мы проставляли в листах партизанские прозвища, а в центре к нашим листам подкладывали справки с настоящими фамилиями.
Никто из нас не мог сказать, за что именно следует наградить писателя, но это не влияло на нашу уверенность в том, что наградить надо обязательно. Надо было решить, что именно написать в реляции. И тут стали в тупик.
Почему-то писателя сразу узнали в наших бригадах, и он подолгу бывал то в одной, то в другой. Сидел он на лошади, как собака на заборе. И локти растопыривал, словно подпасок в ночном.
Когда получили первые сведения о том, что немцы закрывают горловину, Дед приказал убрать с Малой земли лишних людей.
Со слезами ушли «малолетки».
С глубокой обидой отправилась пожилая медсестра. Дед хотел спровадить и писателя — «Еще отвечай за него!» Но писателя не нашли. Сказали, что он подался в пятую бригаду. Послали нарочного, но командир пятой передал, что ведет бой с полицаями: каждый человек дорог,
И в тот же день будто уже видели писателя с разведчиками у Малого Брода, Он имел эту особенность: как бы одновременно быть в разных местах.
Писатель снова возник у нас в лесном штабе как-то вечером. Гимнастёрка его истрепалась вдрызг, и я выдала ему немецкий мундир с нашивками ефрейтора. Нашивки он спорол и спрятал «для памяти». В мундире писатель со своими белёсыми
