Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
пользовался случаем восславить преданность Советского Союза делу мира во всем мире. Советник при американской миссии в ООН Томас Дж. Кори был удивлен новой «любезно-рассудительной» манерой Вышинского и отметил, что советская делегация стала обходительнее, чем прежде. Чтобы сохранить инициативу за США, он рекомендовал американской делегации использовать советские слабости, такие как неумение быстро реагировать на перемены. Он предлагал выводить советских делегатов из равновесия, действуя непредсказуемо: «…оскорблять Сталина, указывать на противоречия в сталинских утверждениях… или сравнивать коммунистов с нацистами». Тогда советским делегатам придется отбросить свои заготовленные речи, чтобы встать на защиту Сталина[1481].
К 1952 году ООН стала форумом для саморекламы и политической борьбы за лидерство и далеко отошла от своих первоначальных принципов. Поэтому неудивительно, что в течение этого года дискуссия о Кодексе преступлений против мира и безопасности человечества развалилась. Удивительнее то, из-за чего это произошло: из-за попытки (и в конечном счете из-за невозможности) дать дефиницию термину, который дипломаты, юристы и политики буднично использовали уже много лет, – «агрессии».
Что такое агрессия? Комиссия по международному праву предложила дефиницию: это применение силы одним государством против другого для любой цели, кроме «национальной или коллективной самообороны». Против такой формулировки возражали и Москва, и Вашингтон. Советские руководители и юристы утверждали, что ООН должна пересмотреть эту дефиницию, чтобы провести границу между «справедливыми» и «несправедливыми» войнами: освободительная война – это одно, а завоевательная – другое[1482]. Госдепартамент США соглашался, что предлагаемая терминология слишком расплывчата, но тоже настаивал на том, что невозможно найти приемлемую для всех дефиницию агрессии и что лучше оставить этот термин без определения. Госдепартамент признавал, что его позиция близка к позиции СССР на Лондонской конференции в августе 1945 года, – и утверждал, что нынешняя попытка советской делегации дать дефиницию этому термину «в основе своей оппортунистическая». В одном конфиденциальном меморандуме представители Госдепартамента предупреждали, что любая дефиниция «будет служить не более чем орудием пропаганды» для тех правительств, которые хотели бы «заклеймить других агрессорами» или прикрыться «юридическими лазейками, которые неизбежно породит любая дефиниция»[1483].
* * *
Со смертью Сталина в марте 1953 года закончилась эпоха. Эта смерть спасла жизнь Трайнину. В начале года политическая ситуация в Советском Союзе стала для него еще более угрожающей. В январе советская печать опубликовала сообщения о якобы раскрытом «заговоре врачей»: доктора-евреи якобы сговорились убить советских руководителей. В следующем месяце руководители юридического факультета Московского университета публично объявили, что среди них есть «юристы-вредители», и обвинили Трайнина в поддержке международного сионизма. Трайнину было уже семьдесят, он был болен (недавно перенес инфаркт); его уволили со всех должностей, а досье на него передали в органы госбезопасности[1484]. После смерти Сталина обвинения против юристов сняли. Трайнина восстановили в его академических должностях, и он продолжил писать о международном праве, хотя больше никогда не представлял Советский Союз за рубежом. Смерть Сталина повлияла и на судьбу Вышинского, поскольку повлекла за собой новые перестановки в МИД. Молотова снова назначили министром. Вышинского понизили до заместителя министра, и он стал постоянным представителем СССР в ООН, занимая эту должность до самой смерти в ноябре 1954 года[1485].
Трайнин пережил Вышинского, Сталина и антикосмополитическую кампанию. Он умер в феврале 1957 года, а до того успел публично отпраздновать десятилетний юбилей нюрнбергских вердиктов. В октябре 1956 года он написал для «Правды» исторический обзор, где воспел Нюрнбергские принципы как могучую силу для будущего мира и безопасности всех наций – для того, что новый советский руководитель Никита Хрущёв называл «мирным сосуществованием». Трайнин напомнил своим читателям, что нюрнбергские обвинители были выходцами из стран с совершенно разными политическими и правовыми системами, но это не помешало им прийти к общему согласию в том, что МВТ необходим и для наказания бывших нацистских вождей, и для гарантии того, что их преступления никогда не повторятся. Он жаловался, что дальнейшая работа над кодификацией международного права была «заморожена во льдах „холодной войны“»[1486].
Ил. 48. Андрей Вышинский, советский представитель в ООН, в роли председателя Совета Безопасности ООН. Апрель 1954 года. Источник: фотоархив ООН
* * *
В последующие годы Нюрнбергские принципы вошли в корпус международного права в роли набора базовых положений для оценки того, что составляет военное преступление. Но более крупные проекты, такие как Кодекс преступлений против мира и безопасности человечества и международный уголовный суд для наказания таких преступлений, заглохли; они возродились только после гибели Советского Союза в 1990-х годах. Роберт Джексон предвидел верно: на первом месте стоял суверенитет. «Всеобщая декларация прав человека» и «Конвенция о геноциде» по-прежнему вызывали дискуссии широкого спектра о военных преступлениях и правах человека, но не было органов, способных понуждать к их исполнению. СССР ратифицировал Конвенцию о геноциде в мае 1954 года лишь после того, как внес оговорку об отказе подчиняться юрисдикции какого-либо международного уголовного суда; американское правительство вообще подписалось под полным текстом конвенции лишь десятилетия спустя[1487].
Послевоенный поворот к международному праву все-таки оказал сильное влияние на международную политику во время холодной войны – но совсем не такое, как изначально воображал де Вабр (умерший в начале 1952 года). В течение десятилетий после смерти Сталина как США, так и СССР продолжали прибегать к вдохновленной Нюрнбергом терминологии прав человека, чтобы призвать друг друга к ответу. В 1960 году, когда новый прокурор СССР – не кто иной, как Роман Руденко, – судил американского пилота U-2 Фрэнсиса Гэри Пауэрса за вторжение в советское воздушное пространство, он обвинил американское правительство в организации ужасного преступления против мира[1488]. В холодном климате конца 1960-х и 1970-х годов советское и американское правительства регулярно критиковали внутриполитические действия друг друга – например, подавление религии в СССР или американскую расовую сегрегацию – как преступления против человечности. Язык закона и прав по-прежнему обладал моральной и политической силой. Диссидентские группы в СССР и правозащитные организации в США все больше прибегали к этому языку, иногда с немалым успехом, в борьбе за политические и социальные реформы в своих странах[1489].
Именно в эти годы холодной войны в США возобладал популярный миф, прославлявший Нюрнберг как место рождения послевоенной системы прав человека, а Роберта Джексона (умершего в расцвете лет в октябре 1954 года) посмертно – как главного основателя этой системы. Минимизация роли СССР в МВТ и в истории послевоенного развития международного права была частью более общей политики конструирования в США вдохновляющего и полезного мифа о «Нюрнбергском моменте». К тому
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
