роту отчаянных смельчаков.
Фрунзе опустил голову, закусил губу. Но это длилось одно мгновение, и никто, кроме Лукашки, не спускавшего влюбленных глаз с командующего, не мог заметить перемены в его лице. Фрунзе, словно торопя время, подошел к мерно тикающим ходикам, подтянул медную гирю.
Зазвонил телефон. Лифшиц снял трубку, стал передавать вслух то, что ему говорили:
— Белые перешли в контратаку и ворвались на Перекоп. Четыреста пятьдесят шестой полк, неся невосполнимые потери, цепляясь за каждый выступ, медленно пятится назад.
Фрунзе внимательно посмотрел на карту.
— Передайте командиру первого ударного полка мой приказ: немедленно атаковать противника.
Со всех сторон подлетали на конях засыпанные землей ординарцы и адъютанты, и все, как сговорившись, твердили одно: о ярости атакующих и непоколебимой стойкости белых.
— Прикажите подать мне лошадь, — сказал Фрунзе своему адъютанту. — Я должен видеть собственными глазами.
Пока командующий надевал шинель и пристегивал шашку, штабные молчали. Лука порывался удержать Фрунзе, сказать, что он рискует собой. Но мальчик осилил себя и молча, тоскующим взглядом проводил до двери коренастую фигуру главнокомандующего.
Не успел заглохнуть на мерзлой земле топот копыт, как по телефону сообщили: командир первого ударного полка, находясь левее шляха, перешел в атаку с целью помочь четыреста пятьдесят шестому полку и вместо с ним отбросил белых на вал.
— Вал, вал, — чтобы не заснуть от усталости, бормотал начальник дивизии Арон Лифшиц.
— Вал, вал! Пленные иностранцы показывают, что в разработке планов оборонительных сооружений Перекопского перешейка и этого чертова вала принимали участие английские адмиралы Сеймур, Гон, Перси, Мак-Малейшей, французские генералы Кейз, Манжен. А фортификационными работами на Перекопе руководил генерал Фок. Не забывайте, что Врангель тоже инженер.
Это говорил начальник дивизионной разведки, прохаживаясь по гулкому классу.
С отъездом Фрунзе штаб дивизии потерял для Луки всю свою привлекательность. Он вышел и стал бродить по зданию. В учительской стояли шкафы, набитые книгами. Лука стал рыться в них. Здесь были учебники по алгебре, физике и геометрии. До самого утра Лука с куском мела в руке решал на школьной доске задачи. Он так увлекся, что забыл все на свете.
Начальник разведки, зайдя поутру в комнату, проверил задачи, решенные Лукой. Сказал:
— На учение потянуло, это хорошо! Пока ты здесь воюешь, сверстники твои уже ходят в школу, тебе придется их догонять. А то, гляди, отстанешь года на два и будешь сидеть в классе переростком.
XLII
К утру 1 ноября по всему фронту наступило затишье — красные не возобновляли безуспешных атак, врангелевцы не стреляли. Над полем недавнего боя носились черные вороны.
Поле сражения было ужасно, и этот ужас подчеркивала красота восходившего над Сивашом солнца.
Стараясь не глядеть на степь, сплошь покрытую изувеченными и убитыми, Лукашка смотрел в небо. Там, над Турецким валом, над Чонгаром и еще дальше — над Юшуньскими укреплениями, стайкой белоснежных голубей кружились прокламации, сброшенные с нашего аэроплана. Часть прокламаций занесло на сторону красных, и одна из них белой трепещущей бабочкой опустилась к ногам Лукашки. Мальчик поднял ее, прочитал:
«Солдаты и офицеры Перекопского гарнизона!
Посмотрите вокруг себя и к себе в тыл: разве вы не видите, что ваша цель войны — «спасение и возрождение России» — превращается в закабаление ее «союзниками» и капиталистами!
…Ведь вы же в большинстве пролетарии, крестьяне, рабочие — не заинтересованы в бойне, хотите вновь жить спокойной жизнью. Если это так… предлагаю вам, солдаты и рядовое офицерство, немедленно составить революционный комитет и приступить к сдаче Перекопа… О принятии этих решений немедленно довести до моего сведения поднятием красного флага и высылкой парламентеров, которым идти безбоязненно».
Прокламация была подписана Фрунзе. Лука вспомнил, как еще до революции в Чарусе отец писал и печатал прокламации, а он, мальчишка, вооружившись банкой клейстера из ржаной муки, расклеивал их ночью на заборах и стенах домов.
Мальчик уже тогда знал, что прокламации — сильное оружие партии.
В четыре часа дня, наблюдая за Турецким валом в бинокль, Фрунзе на одном из участков фронта увидел парламентера с условленным флагом.
Надо было навстречу ему отправить своего парламентера, у которого хватило бы мужества пройти по открытому, ничем не защищенному полю к Турецкому валу, все подступы к которому врангелевцы держали под огневой завесой.
Впереди Фрунзе, опираясь на короткий кавалерийский карабин, стоял Лукашка и смотрел в сторону белых. Командующий признал в нем ночного ординарца, и выбор его остановился на Лукашке.
— Позовите-ка мне этого молодого человека, — приказал он Сиротинскому.
Лукашка явился. С замирающим сердцем взял под козырек. С минуту Фрунзе смотрел подростку в глаза, потом передал ему плотный конверт с приказом, который следовало доставить парламентеру белых.
— А дойду ли я до белых? — спросил Лукашка.
Фрунзе откровенно ответил:
— Как знать? Могут убить еще до вала… Беретесь ли вы за это поручение?
— Умирать — дело солдатское, — не дрогнув, ответил юноша словами, вычитанными из какой-то книжки.
— Дело красноармейское — жить и бить врага… Идите! — раздраженно сказал Фрунзе.
И Лукашка пошел. Он шагал один на виду двух войск, испытывая почти то же чувство, которое владело им на льду, когда он шел на кулачки в Чарусе. Лука старался дышать спокойно, ни о чем не думать. Земля утратила свои степные запахи, над нею стоял серный запах гари. Даже розоватые на закате блестки мороза мало красили ее.
Между убитыми валялись раненые, они бредили, просили воды; один из них схватил Лукашку за ногу, сорвал обмотку. На ничейной полосе, разделяющей два лагеря, Лука вспугнул стаю воронья. Озлобленно каркая, черные птицы лениво поднялись и тяжело опустились невдалеке. Встречались большие куски земли, сплошь пропитанные подмерзлой кровью.
«Какую же огромную братскую могилу придется рыть для всех этих убитых людей! — с тоской подумал мальчик. — И как будут их хоронить? Всех вместе или красных и белых отдельно? Или красных похоронят, а белых бросят на растерзание воронам и волкам? А люди-то все русские, и часто один брат с беляками, другой — коммунист, а третий — в махновской банде. Матери-то небось всех троих жалко».
Лука благополучно дошел до Турецкого вала. Перед ним поднималась стена аршин на восемь. Ото дна и до самого гребня на валу разросся железный обледенелый терновник. То здесь, то там на колючих шипах висели трупы.
Парламентер торопливо сбежал навстречу. С первого взгляда Лука узнал его. Это был Пятисотский, уголовник, бандит, который однажды с Ленькой Светличным остановил его на Золотом шляху в Чарусе.
Теперь на Пятисотском была зеленая английская шинель. Он нервно разорвал конверт, прочел приказ. Белесые брови его сдвинулись, холодные глаза блеснули.
— Крым защищают офицеры русской
