– Это который из них? Василий?
– Он, государь.
– Да, может, слухи это?
– Донос получен от верных людей.
Димитрий сжал кулаки:
– Ах, негодяй, двуличный предатель! Сам убить меня хотел, сам потом в Тулу приезжал и мне царскую печать вручал, а теперь сам же напраслину на меня возводит. Так будет же ему. Прикажи, Басманов, схватить его с братьями, устрою им суд, погляжу, как он при всем честном народе докажет, что я беглый монах и самозванец!
По приказу Димитрия десятого июля был созван Земский собор. Обычно он собирался для решения вопросов государственной важности, но этот стал особенным – на нем решалась судьба Василия Шуйского.
Впервые собор был столь представительным: духовенство, бояре, дворяне, посадские – все были здесь. Проводить его решили в огромной, расписанной фигурами святых Соборной церкви Успения.
Патриарх и высшая знать в легких атласных шубах и высоченных горлатных шапках полукругом сидели рядом с возвышением, на котором стоял трон Димитрия. За ними плотной толпой стояли участники собора. Теснота была такая, что, казалось, и кошке негде было прошмыгнуть. Немного ниже Димитрия на специально возведенном помосте сидел, кусая губы, Василий Шуйский.
Никто из присутствующих не понимал, зачем Димитрий созвал собор. Казнил бы предателя по-тихому, да и дело с концом.
Петр Басманов кратко рассказал о доносе и о том, как князь Шуйский признался, что действительно не раз называл царя самозванцем и призывал к его свержению. Присутствующие ахали и вполголоса возмущались.
Димитрий смотрел на Шуйского, и в душе его бушевала буря, но внешне он оставался совершенно спокойным. Выслушав Басманова, он сказал:
– Что ж, князь Василий Иванович, здесь собрались люди от всей земли русской, расскажи им, каков я самозванец. Сказывай, какие у тебя доказательства.
Шуйский молчал, уткнувшись взглядом в пол.
– Не бойся, князь, говори смело. Умел шептать за моей спиной, сумей и при всех повторить.
Василий сидел, закусив губу, и упорно разглядывал пол у своих ног.
– Говори! – топнул ногой Димитрий. – Сказывай тотчас же, почему считаешь меня самозванцем! Какую поруку за то готов дать?
– Я сам царевича во гробе мертвым видел, – пробубнил Шуйский, не поднимая головы.
– А почем ты знаешь, что то был царевич? – удивился Димитрий. – Ты бывал до этого в Угличе? Приезжал к Нагим?
– Нет, но я видел его в Москве.
– Но нас с матушкой и дядьями отослали в восемьдесят четвертом, мне лишь два года было. Как же ты мог во гробе узнать ребятенка, которого с младенчества не видывал?
– Ну-у, – замялся Шуйский, – все кричали – Димитрия убили, все на мальца этого во гробе показывали, я и не сумлевался.
– Ага, то бишь ты сам мертвеца не узнал?
Василий наконец поднял глаза и развел руками:
– Нет. Все сказывали, что это Димитрий.
– Ты лжешь, князь. Я знаю, многие посадские говорили тебе, что царевич во гробе на себя не похож.
– Не припомню такого.
– А почто ж вы с Годуновым сослали две сотни угличан? Не для того ли, чтоб закрыть рты тем, кто считал, что мальчика подменили?
– Они Битяговского убили, царева слугу.
– Что, все двести человек его убивали? – ехидно поинтересовался Димитрий, и Шуйский вновь потупился.
Собравшиеся снова зашумели: аргументы царя произвели впечатление. Сейчас уже все понимали, зачем Димитрий созвал собор – он хотел прилюдно развеять все подозрения в самозванстве, лично опровергая аргументы Шуйского.
– А за что убили Битяговского, князь?
– Ну-у… он царевича зарезал…
– А почто ж ты тогда написал, что я… то есть он… сам умер в припадке падучей немочи?
– Это те, кто не видел, сказывали, что он зарезал, – заволновался Шуйский, – а кто там был, те про припадок поведали.
– А сказывали ли они тебе, что и раньше падучая немочь у царевича была?
– Да вроде нет.
– А ее и вправду не было. Ни до этого, и ни в тот день, потому что ты припадок сам придумал, чтоб детоубийство скрыть! – Димитрий привстал, торжественно указав на Шуйского, и собравшиеся снова заволновались.
– Нет, – испуганно затряс головой Василий.
– И ведомо мне, князь, кто дитя невинное убить приказал! Ты верно смекнул – царевич будет мертв, а молва в том Годунова обвинит. Вот и получится, что тебя на трон выберут. Удивлен, что я про то ведаю? Так Романовы сказывали, когда мы из Углича бежали, я и запомнил.
Бояре вскочили, все зашумели, послышались крики: «Обезглавить нечестивца!», «Казнить, казнить!». Димитрий поднял руку и крикнул:
– Тихо! Пусть князь ответит!
Шум стих, но Шуйский молчал.
– Ладно, ведаю я, что ты не сознаешься, князь. Пойдем дальше. Ты баял, что на самом деле я чернец Чудова монастыря, какой-то там Отрепьев, верно?
– Так царь Борис сказывал, – угрюмо ответил Василий.
– А служил ли тот чернец у патриарха Иова?
– Да.
– А бывал ли писцом в государевой думе?
– Да.
– А ты нешто не был в то время думным боярином?
– Был.
– Значит, и ты, и другие должны Отрепьева в лицо знать? И что же? Вы его во мне признаете?
Бояре, переглядываясь, дружно качали головами, а Шуйский неуверенно ответил:
– Я того чернеца не помню.
– Ладно, пусть так, – улыбнулся Димитрий и указал на бородавку под правым глазом: – А вот это ты не узнаешь? Если ты в младости меня видел, то помнишь, должно быть? А что руки у меня разной длины – разве это не порука?
Шуйский не ответил. Помолчав, Димитрий встал и продолжил:
– А скажи мне, князь, не слыхал ли ты, что на поле брани я не стерегся?
– Да, все сказывают, что ты смел до безрассудности.
– А знаешь почему? Потому что Господь мне защитник, и я завсегда ведаю, что Он со мной плохому случиться не даст, поелику я есть семя Иоанново. И эта вера, эта моя смелость – лучшая порука!
В церкви снова зашумели, закричали, поддерживая Димитрия. Он и в самом деле в этот момент выглядел истинным царем – глаза горели уверенностью в своей правоте, лицо и поза были преисполнены величия. Когда все стихли, он торжественно провозгласил:
– Русские люди, оставляю вам князя Василия Шуйского на усмотрение. Я достаточно сказал всего, что может быть порукой моего рождения царского. Судите да рядите по совести своей, меня же ждут иные дела, а о вашем решении мне доложат.
Он неспешно сошел со своего возвышения и скрылся за алтарем, а оставшиеся в Соборной церкви Успения принялись обсуждать судьбу князя. Не прошло и получаса, как они единодушно решили его казнить. Услышав приговор из уст вчерашних друзей, Шуйский усмехнулся:
