О Бесс, сей плут живет мечтами,Его проступков уж не счесть.О том, что больше он не с нами,Нам сообщи благую весть!
О Бесс, сей плут живет мечтами,Его проступков уж не счесть.О том, что больше он не с нами,Нам сообщи благую весть!
Я смотрела ему вслед и все гадала, действительно ли он сделал это? Убил свою жену из злого умысла или же руками своих нетерпеливых и безумных слуг? Я не знала правды, и мне придется смириться с тем, что я никогда ее и не узнаю. Не сомневалась я лишь в одном: ему нельзя доверять. Опасения моих подданных были небезосновательными, но, как бы то ни было, я никогда бы не вышла за него. Такая мысль не закрадывалась мне в голову, даже когда я была к нему благосклонна и многое ему позволяла. В дальнейшем всякий раз, когда я изнывала от одиночества и хотела обратиться к человеку, которому смогла бы доверить самые мрачные свои тайны, я вспоминала об Эми. Ее призрачный силуэт всегда возникал перед моим мысленным взором, напоминая о том, что нельзя отдавать слишком много, иначе предательство будет особенно нестерпимым.
Я вспоминала о нем до конца своих дней, а когда он умер, заперлась в своих покоях и расплакалась над его последним письмом. Целыми днями я сидела, съежившись на полу в углу своей опочивальни, как, должно быть, сидела здесь когда-то моя бедная безумная сестра после того, как Филипп отверг ее, а все те дети, которых она якобы вынашивала в своей утробе, оказались лишь выдумкой, порожденной пустыми надеждами.
Спустя три дня я вытерла слезы, поднялась на ноги, переоделась, надела лучшие свои жемчуга и яркий рыжий парик, скрывающий залысины на моей голове, и стала жить дальше – ради Англии. Я нужна была своему народу, я была их Глорианой, их Божией Милостью Бесс. Но больше всего мне нравилось, когда меня тепло называли «наша Елизавета». За свою долгую жизнь я получила один очень ценный урок – я поняла наконец, что была по-настоящему любима народом Англии, а это не шло ни в какое сравнение даже с самой бурной страстью, какую может испытывать мужчина. Я была Елизаветой Английской, я не принадлежала ни Роберту, ни другому мужчине.
Я никогда не стала бы просто леди Бесс. Ведь я не была на самом деле мраморной статуей, хоть и пыталась забелить свое стареющее лицо. Я была женщиной из плоти и крови. Я жила и дышала, смеялась, любила, злилась и плакала, но было во мне и нечто большее – я вселила в людей веру, подарила им надежду и смелость, гордость и целеустремленность. Они целовали мне руки и подол платья, пытаясь соприкоснуться с вольным духом и горячим сердцем самой Англии. Со мною они стали немного ближе к Богу, благодаря своим белым одеждам, жемчугам и огненным волосам я стала для них символом надежды. Со мною они пережили все испытания и искушения, ниспосланные Господом нашему маленькому, но гордому народу. Я сумела стереть тонкую грань между величием и божественностью, между Девой Марией и английской королевой-девственницей Елизаветой, и мне того было довольно. Именно этого я и жаждала всем своим пылким сердцем.
Эпилог
Виндзорский дворец, Лондон, 27–28 ноября 1560 года
Тонкая и нежная, как бархатная перчатка, ее белоснежная ручка с длинными пальцами, увешанными тяжелыми драгоценными перстнями, поглаживает массивный позолоченный столбик кровати и касается резной фигуры льва с гневно выпущенными когтями и раскрытой пастью, из которой вот-вот вырвется настоящий звериный рык. Она задерживается лишь на миг, дабы убедиться, что пурпурный бархатный балдахин, украшенный венецианским золотом, плотно закрыт. Затем она запахивает на себе роскошную кроваво-красную накидку из бархата, ее пальцы нетерпеливо завязывают атласную тесьму на горле, и она, гордо подняв голову, царственная, как королева, дерзко направляется к двери, что ведет в покои Роберта Дадли. Кровь рода Тюдоров, бегущая по ее жилам, позволяет ей войти без стука.
Обнаженный, он лежит в постели, купаясь в синеватом лунном свете, падающем и на его темные волосы, разметавшиеся во сне по шелковым подушкам. Одеяло сбилось в ногах, не скрывая его мужского достоинства, хорошо видного, поскольку мужчина привык спать на спине. Вот кого она хотела всю свою жизнь, с тех самых пор, как впервые увидела его. Вот за кого она мечтала выйти замуж, дабы седлать его, как племенного жеребца, каждую ночь, и самой ложиться под него, как покорная кобыла. Но он всегда посмеивался над ее кокетством и смотрел мимо нее, все свое внимание отдавая ее кузине Елизавете – этой холодной суке, королеве, которая страшилась собственных желаний и понятия не имела, как отдаться мужчине, но не покориться ему. Этот секрет Летиции был известен уже давно, но ей ни с кем не хотелось им делиться. Вместо этого она решила забрать у своей царственной кузины мужчину, которого по-настоящему любила.
Но у нее на пути стояла еще одна женщина, его жена – та глупая деревенская корова Эми. Летиция, когда Бог отвернулся от нее, танцевала обнаженной вокруг пылающих в ночи костров, обращалась к самому Сатане, держа в руках перевернутое распятие, и молила его: «Пускай он будет моим!» Эти нежные белые пальцы, ласкавшие его кожу, творили страшные вещи, от одной мысли о которых она теперь содрогалась: она лепила маленьких куколок из воска, набивала их обрезками ногтей, украшала их локонами, купленными у служанки, чьи кудри были похожи на волосы Эми, окропляла их своей кровью и протыкала несчастные фигурки шипами. Ради него она выкрала из библиотеки своей кузины книгу о ядах и сняла длинный рыжий волос с ее расчески, дабы напугать женщину, которая была его не достойна, которая никак не хотела умирать, но чья смерть могла позволить ему заполучить столь желанную корону.
Она стояла у изножья его кровати и любовалась им, а затем распустила атласные завязки и сбросила с себя бархатный плащ, оставив его лежать у своих ног. Теперь ее тонкая и изящная ручка полностью стащила с него одеяло, сбросила его на пол, и девушка, бесшумно, как кошка, присела на кровать. Из одежды на ней были лишь белые шелковые чулки, розовые атласные подвязки и туфельки.
