— Ты ведь не собираешься сдаваться, — тихо сказала она. Это было утверждение, а не вопрос.
— Если я сдамся, мы больше никогда друг друга не увидим, поэтому нет. Но дело в том, что я даже не уверен, идет ли теперь речь о сдаче.
— А что же будет?
— Не знаю. — Он глубоко заглянул ей в глаза. — Если мы сможем понять, почему все мы собрались здесь, — он кивнул на дом, — тогда узнаем. Может быть, они хотят все здесь разбомбить. Может быть, они нас просто отпустят. Может быть, мы найдем путь к бегству.
* * *
Оставалось двадцать минут, когда Миранда и Фердинанд подошли к входной двери и смотрели на Пеннигроша, пытаясь измерить глубину пучины, в которую он погрузился. Несмотря на трагичность момента и сострадание к профессору, они оба испытали странное волнующее чувство какой-то, черт возьми, исходящей благодати.
Пеннигрош снял наушники и улыбнулся:
— Я не могу таким же быть счастливым,
Как те, кому все эти чувства внове;
И все-таки я бесконечно счастлив.
Но мне уже пора вернуться к книге:
Немало предстоит еще свершить[68].
Он похлопал себя по карманам, словно в рассеянности искал свои очки, и вошел внутрь.
Фердинанд смотрел ему вслед.
— Книга, его книга, конечно же, вот в чем дело. Что у всех нас общего?
Миранда смотрела непонимающе.
— Все мы здесь, — продолжал Фердинанд, лицо его светилось внезапным озарением, — единственные люди, исключая самого Краппа Маррену, кто знает об этой книге, и вот мы собраны в одном и том же месте. Он сложил все яйца в одну корзину и намерен сделать омлет. Они не будут ждать, пока вернется Перегноуз, они хотят только удостовериться, что все мы вместе. — Он кинулся в дом. — Миранда, хватай вещи, тащи Пеннигроша, спускайся к причалу. Быстрее.
— Что? Почему? — крикнула она ему вслед.
— Потому что они все здесь испепелят!
* * *
Фердинанд пробежал по дому, приказывая персоналу немедленно уходить в сторону дальней ограды. Взлетев по лестнице, ворвался в комнату Перегноуза. Барри и Питер отпрянули друг от друга.
— Послушайте, — сказал Фердинанд, понимая, что он, кажется, некстати. — Пару недель назад я не стал бы этого делать, но, в общем, теперь я считаю, что каждый имеет право на свой шанс. Я только хотел сказать вам, что никакого катера не будет.
— Разумеется, катер будет.
— Мы бежим отсюда, вам бы лучше тоже, потому что они ударят по дому ракетами, как только вы сообщите им, что все мы собраны вместе. — Фердинанд кивком показал на лежащую на кровати рацию.
— Чепуха, — усмехнулся Перегноуз. — Вы… мы для них слишком ценные кадры, они так с нами не поступят.
— Сейчас почти два. Катер уже должен был бы войти в залив, так? Давайте, выгляните в окно.
Перегноуз подошел к окну, взглянул на водную гладь залива, и убедился, что она пуста. Ринулся к кровати и схватил рацию:
— Золотой вождь, я Лазурь, ответьте.
Из недр приемопередатчика раздался пронзительный писк.
— Золотой вождь, прием.
Фердинанд узнал характерный звук работающего радиомаяка.
— Блин, вот он, сигнал, — он показал на рацию. — Вы только что выдали им точные координаты вашего местонахождения.
— Золотой вождь, прием?
Где-то там, в международных водах, капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт, блеснув глазами, радостно оскалился. Приборы жужжали и мигали, на экране высвечивались цифры. Дальность, азимут, угол места. Вполне в пределах досягаемости. Когда он нажимал на кнопку, Фердинанд, в девяти километрах оттуда, прыжками бежал по лестнице вниз.
— Золотой вождь, я Лазурь, прием? — безнадежно бубнил Перегноуз. Прижимая рацию к уху, снова выглянул в окно. Над сверкающей водной гладью темное пятнышко, двигающееся быстрее, чем самолет, обогнуло мыс и устремилось через залив прямо к ним.
— Блин, — сказал Перегноуз.
Барри тоже подскочил к окну и увидел приближающуюся ракету. Даже когда крылатая ракета подлетела к берегу и нацелилась на радиомаяк в рации, Перегноуз все еще кричал:
— Золотой, мать твою, вождь, прием, мать твою!
Барри, с его могучими и безошибочными инстинктами, порывисто обнял Питера и поцеловал его, очень крепко.
— Я, я люблю тебя, — сказал он.
И в это мгновенье Перегноуз уронил рацию и ответил Барри поцелуем, самым чудесным поцелуем в своей жизни.
Ракета пробила стену, и кирпичная кладка, псевдотюдоровские балки, дранка, штукатурка, доски, Барри и Перегноуз мгновенно были разметаны взрывом. Фердинанд едва успел выскочить в дверь, как позади него рухнули стены.
Подлетали все новые ракеты, рассеиваясь по территории, ударяя в лес и в постройки. Фердинанд бежал по лесной тропинке, когда начался обстрел из дальнобойных орудий. На полпути к причалу он догнал Миранду и Пеннигроша. Пеннигрош сидел на бревне среди вспыхивающих ярким пламенем деревьев. Миранда тянула его за руку, но он отказывался идти. Наушники болтались у него на шее, и он заметил, что Фердинанд к ним потянулся.
Пеннигрош посмотрел на Фердинанда умоляюще, как будто все понимал. Поманив его к себе, прошептан на ухо:
— На этом острове унылом
Меня оставить и проклясть, —
он тряхнул наушниками, —
Иль взять в Неаполь — ваша власть.
Но, возвратив свои владенья
И дав обидчикам прощенье,
И я не вправе ли сейчас
Ждать милосердия от вас?[69]
Пеннигрош взял за руки Миранду и Фердинанда, соединил их ладони. Рядом упал снаряд, расщепил дерево сверху донизу; оно вспыхнуло.
— Итак, я полон упованья,
Что добрые рукоплесканья
Моей ладьи ускорят бег.
Я слабый, грешный человек,
Не служат духи мне, как прежде.
И я взываю к вам в надежде,
Что вы услышите мольбу,
Решая здесь мою судьбу.
Мольба, душевное смиренье
Рождает в судьях снисхожденье[70].
Пеннигрош крепко сжал им руки.
— Пожалуйста, — сказала ему Миранда, — пожалуйста, пойдемте, — опять потянула его, но он сидел бездвижно.
— Все грешны, — сказал Пеннигрош, глядя им в глаза, — все прощенья ждут… — и последнюю строчку Фердинанд произнес с ним в унисон: — Да будет милостив ваш суд[71].
