и внимательно наблюдал, пока прикладывал стетоскоп к груди моего сына. И его грудь была единственным, на чем я могла сосредоточиться.
Он не двигался.
Мой голос дрогнул.
— Он не дышит.
Доктор Прахеш внимательно слушал.
— Дайте ему секунду.
В полном ужасе я выдохнула:
— Он не дышит, Твитч.
Переполненные шоком и ужасом мы внимательно наблюдали за тем, как наш сын безжизненно лежал на кровати.
Доктор Прахеш нахмурился. Прошло несколько секунд, и он посмотрел на медсестру. Мне не понравился взгляд, которым они обменялись.
— Что происходит? — спросила я.
Ни один из них не произнес ни слова.
— Что происходит? — в панике прохрипела я.
Доктор Прахеш убрал стетоскоп с груди моего сына и открыл рот, чтобы заговорить, но был прерван, когда Твитч вскочил со стула.
— Смотрите.
Я посмотрела туда, куда он показывал.
Он показывал на ЭйДжея.
Точнее, на его грудь.
— Вот, — сказал он, двигаясь вперед к узкой кровати.
Доктор Прахеш снова приложил стетоскоп к ЭйДжею, но это не имело значения.
Я могла это видеть.
О Боже мой.
Я видела, как грудь двигалась.
Благодарю тебя, Боже.
Он дышал.
Доктор Прахеш улыбнулся, слушая через прибор.
— Вот так, — тихо проговорил он, обращаясь к самому себе, и его улыбка стала шире. — Хорошо и глубоко.
Шокированный смех вырвался из меня, и я боролась, чтобы дышать сквозь него. Твитч повернулся ко мне лицом, но он не улыбался. Он был неподвижен, как нерушимое дерево, выстоявшее в борьбе с жестоким ураганом.
Мне нужно было, чтобы он прогнулся.
Мне нужно было, чтобы он согнулся, прежде чем сломается.
— Милый. — Я сделала шаг вперед.
Он не ответил.
— Милый. — Я коснулась его руки, и он посмотрел на то место, которого я коснулась, прежде чем задержать свой беспокойный взгляд на мне. Я улыбнулась и смягчила свой голос. — Он дышит. — Я шмыгнула носом. Мои глаза затуманились от непролитых слез, прежде чем я рассмеялась: — Он дышит.
— Он дышит, — подтвердил восторженный доктор Прахеш. — Он отключен от аппарата искусственной вентиляции легких и дышит самостоятельно. — Он обернулся, чтобы посмотреть на нас. — Это лучшее, о чем мы могли бы просить.
— Почему? — Твитч попытался заговорить, но оборвал себя. Он попробовал снова, на этот раз медленнее, и сильные эмоции, которые я услышала в его голосе, заставили меня придвинуться и прижаться к нему. — Почему он не проснулся?
Это было то, что я хотела спросить, но была слишком напугана, чтобы это сделать.
Я внимательно слушала ответ доктора Прахеша.
— Ну, иногда, когда люди пережили травму, как Антонио, тело — это не единственное, что требует времени для заживления. Разум очень хрупок. Детский разум тем более. — Он снова посмотрел на нашего сына. — Он выздоравливает. Думаю, ваш сын проснется, когда будет в порядке и будет готов.
«Думаю» было не тем, что я хотела услышать, но я приму и это.
Доктор Прахеш был умным человеком.
А девять часов спустя маленький монстр открыл глаза и очнулся от своего долгого сна, как спящая красавица, которой он и был.
Глава 45
Твитч
В первые дни после того, как мы привезли ЭйДжея домой, наш дом был полон людей, целыми днями, часами напролет, и впервые в жизни я не возражал против компании. Это заставляло меня думать о том, что я мог бы, хотел бы, должен был бы иметь. Это отвлекало меня от мыслей о том, что могло бы быть, и я был благодарен за передышку от своих мыслей.
Подарки прибывали целыми вагонами, и хотя ЭйДжею было трудно говорить после удаления дыхательной трубки, ему становилось лучше с каждой минутой, и будь он проклят, если ему не нравилось, когда его баловали.
Я не мог поверить, насколько стойким был мой ребенок.
Он был там, улыбался и смеялся, играя на полу с Хэппи и Аной, пока я боролся с желанием разрыдаться как ребенок. Я так усердно боролся с этим желанием, но оно не покидало меня уже несколько дней.
Каждая улыбка, которую он бросал в мою сторону, пронзала меня в самое сердце. Каждый взволнованный взгляд, каждый счастливый вздох, каждое объятие, которое он дарил, проходя мимо меня, разрушали меня. Разрушали мою душу так, как я не мог постичь. Вдоха полной грудью не было с тех пор, как его забрали у нас, и я все еще не мог сделать ни одного вдоха. Потому что нам могло так не повезти, и я молча поклялся, что проведу остаток своей жизни, будучи отцом, которого он заслуживал. Я буду таким отцом, о котором мечтал в детстве, заботливым, любящим. Таким отцом, который инстинктивно чувствует, что с его ребенком что-то не так. Таким отцом, который хорошо знает своего ребенка.
Что-то случилось со мной за последнюю неделю. Что-то изменилось. Я почувствовал, что смягчаюсь, что казалось неестественным, и невольно мне хотелось бороться с этим, но я устал бороться. Может быть, пришло время для перемен. И когда я сел рядом со своим больным отцом, я заговорил без тени злобы.
— Ты ведь вернешься в гости, верно, папаня?
В Антонио Фалько-старшем осталось не так уж много жизни, но он хотел потратить то немногое время, которое у него осталось, на то, чтобы исправить ошибку, которую он совершил целую жизнь назад. И прямо сейчас, когда я смотрел на своего выздоравливающего сына, я мог оценить это. Мог уважать это.
Его голос был грубым.
— Ты хочешь этого?
Я пожал плечами.
— Конечно. Почему нет?
Он ошеломленно уставился на меня, не веря своим глазам. Он ждал подвоха. Но его не было. Я сказал именно то, что имел в виду.
Когда прошло достаточно времени, я произнес:
— Итак, это означает «да»?
Он говорил осторожно.
— Может быть, ты мог бы привезти моего внука навестить меня в Вегасе?
Никаких колебаний.
— Хорошо. Я имею в виду, что это может произойти не скоро. Зависит от того, как быстро он выздоровеет и все такое, но да. Думаю, Лекси была бы рада этому.
