Всё это время голоса собеседников были не громче шепота, так что даже девушки-рабыни у дверей не слышали их.
Мелиадус поклонился Флане, щелкнул пальцами, приказывая рабыням готовить паланкин и нести его по коридорам обратно во дворец, и отбыл.
Флана так и смотрела на воду, почти не думая о заговоре Мелиадуса, мечтая лишь о прекрасном Д’Аверке и их возможной встрече в будущем, когда Д’Аверк увезет ее из Лондры подальше от всех этих интриг, может быть, заберет в свое поместье во Франции, которое она, когда станет королевой, сможет ему вернуть.
Наверное, в положении королевы-императрицы можно найти выгоду. Тогда она смогла бы выбрать себе мужа, и этим мужем, несомненно, стал бы Д’Аверк. Она смогла бы снять с него все обвинения в преступлениях против Гранбретани, возможно, даже помиловать всех его друзей: Хоукмуна и остальных.
Но нет, если Д’Аверка Мелиадус еще согласится помиловать, то вот всех остальных ни за что не отпустит.
Может, все ее мечты просто глупость. Она вздохнула. В целом ей было наплевать. Она не знала даже, жив ли еще Д’Аверк. Пока что она не видела причины не поучаствовать в предательском заговоре Мелиадуса, пусть пассивно, хотя и сознавала все чудовищные последствия в случае неудачи. Должно быть, Мелиадус действительно в отчаянии, если решился свергнуть своего правителя. За две тысячи лет правления Хуона ни один гранбретанец до сих пор не осмеливался даже подумать о его свержении. Флана вовсе не предполагала, что такое возможно.
Она содрогнулась. Если она станет королевой, она не согласится на бессмертие, в особенности если оно означает превращение в сушеный зародыш, на который похож Хуон.
Глава вторая
Разговор у интеллектуальной машины
Калан Витальский тронул свою змеиную маску бледными старческими руками с набрякшими венами, которые тоже извивались, словно синие змеи. Перед ним была главная лаборатория, огромный зал с низким потолком, где люди в одежде и масках ордена Змеи, который возглавлял сам барон Калан, проводили многочисленные эксперименты. Странные машины издавали странные звуки и запахи, над ними вспыхивали и трещали крошечные разноцветные молнии, и всё помещение вызывало ассоциации с какой-то дьявольской мастерской, где трудятся бесы.
Во всех уголках зала мужчин и женщин разных возрастов то прикрепляли к машинам ремнями, то заталкивали внутрь, потому что эти ученые экспериментировали с людским разумом и телом. Большинство испытуемых были лишены голоса тем или иным способом, но некоторые визжали, стонали и вопили нелепыми безумными голосами, что зачастую раздражало ученых, и те заталкивали им в рот кляпы, повреждали голосовые связки, находили другие быстрые способы обеспечить тишину во время работы.
Калан опустил руку на плечо Мелиадуса и указал на неработающую машину, которая стояла неподалеку.
– Помнишь нашу интеллектуальную машину? Ту самую, с помощью которой мы изучали разум Хоукмуна?
– Ну да, – буркнул Мелиадус. – Это она тебе сказала, что мы можем доверять Хоукмуну.
– Мы сделали вывод без учета факторов, которые просто не могли предвидеть, – возразил Калан, оправдываясь. – Но я не поэтому заговорил о своем маленьком изобретении. Сегодня утром меня попросили запустить машину.
– Кто?
– Сам король-император. Он вызвал меня в тронный зал и сказал, что хочет проверить одного из придворных.
– Кого?
– А как ты сам думаешь, мой господин?
– Меня? – с гневом вскричал Мелиадус.
– Именно. Полагаю, он в какой-то степени сомневается в твоей преданности, барон.
– И в какой же степени?
– Несильно. Просто в голове у Хуона, кажется, засела мысль, что твои личные планы недостаточно хорошо согласуются с его планами. Думаю, ему просто хочется знать, насколько сильно ты предан ему, ну и выведать заодно твои планы.
– И ты собираешься исполнить приказ, Калан?
Калан пожал плечами.
– А ты предлагаешь мне оставить его без внимания?
– Нет, но что же делать?
– Я, само собой, помещу тебя в интеллектуальную машину, но, думаю, смогу получить результаты, которые поспособствуют нашим интересам. – Калан хмыкнул – лишь отголосок звука внутри маски. – Что же, приступим, Мелиадус?
Мелиадус неохотно шагнул вперед, нервно поглядывая на сверкающую машину из красного металла с синим отливом, с ее загадочными выступами, с тяжелыми членистыми конечностями и надстройками непонятного назначения. Но главной деталью, бросающейся в глаза, был гигантский колокол, висящий над центральной частью машины, закрепленный на сложно переплетенном подобии строительных лесов.
Калан дернул рычаг и извиняющимся жестом пригласил барона.
– Некогда эта машина стояла в собственном зале, но в последнее время места ни на что не хватает. И это одна из главных моих жалоб. От нас так много требуют и дают так мало места для исследований. – Из машины доносился шум, похожий на дыхание гигантского зверя. Мелиадус попятился. Калан снова хмыкнул и подал знак одному из лаборантов в змеиной маске, чтобы помог ему управлять прибором. – Если ты, Мелиадус, будешь так любезен встать под колокол, мы сейчас же его опустим, – пообещал Калан.
Мелиадус медленно, с подозрением, прошел на указанное место. Колокол начал опускаться, пока полностью не накрыл его, его стенки, как будто созданные из живой плоти, меняли форму, пока полностью не обхватили тело барона. А потом Мелиадусу показалось, будто горячие провода вошли ему в череп и начали нащупывать мозг. Он пытался закричать, но голос прозвучал глухо. Начались галлюцинации, замелькали картины и воспоминания из прошлой жизни, в основном сцены сражений и кровопролития, хотя и ненавистное лицо Дориана Хоукмуна, искаженное в тысячах страшных гримас, то и дело проплывало перед глазами, сменяясь женским лицом изумительной красоты – Иссельды из замка Брасс, которую он хотел больше всего на свете. Постепенно, на протяжении целой вечности, жизнь барона выстраивалась перед ним, пока он не вспомнил всё, до последней мелочи, всё, что с ним когда-то случалось, всё, о чем он когда-либо мечтал и думал, но не в хронологическом порядке, а по степени важности. Над всем этим царило желание обладать Иссельдой и ненависть к Хоукмуну, а еще его намерение свергнуть Хуона.
Затем колокол начал подниматься, и Мелиадус снова увидел перед собой маску Калана. Мелиадус ощущал себя так, словно хорошо отдохнул разумом и душой.
– Ну, Калан, что же ты узнал?
– На этой стадии ничего такого, о чем я бы уже не знал. Для составления полной картины потребуется час или два. – Он хмыкнул. – Император очень обрадовался бы, увидев результат.
– Ага. Но я надеюсь, он его не увидит.
– Что-то он увидит, Мелиадус, и это докажет ему, что твоя ненависть к Хоукмуну понемногу слабеет, зато любовь к своему правителю неизменная и глубокая. Разве нас не учат, что любовь и ненависть связаны воедино? Значит, твоя ненависть к Хуону переродится в любовь с маленькой врачебной помощью с моей стороны.
