Завтра я уеду из этого прекрасного города к себе домой, и кто знает, попаду ли когда-нибудь сюда снова. Потом подумал, что, наверное, у меня уже и дома никакого нет. Не ответила Наташа. Не смог я сказать ей про настоящую нежность. Да и не в этом дело. Не может, видно, одной любви хватить для счастья двум совсем непохожим людям...
Я постоял около памятника Мицкевичу, потом сказал ему:
– Адам, вы слышите, какая тишина?
Мицкевич смотрел на меня молча, с доброй улыбкой. Тогда я сказал ему:
– Снизойдите, Адам! Конечно, я не поэт, а простой и не слишком удачливый человек. Но я ведь и для вас, поэтов, стерег эту тишину.
Я положил руку на его теплый бронзовый башмак.
– А в смысле невезучести Пашке Каргину еще хуже, чем мне. У него даже день рождения восьмого марта...
И тут вспомнил, что сегодня у меня день рождения. Да-да, день рождения – 1 октября! А не 29 февраля или 8 марта, что было бы по отношению ко мне правильнее. И я почему-то ужасно обрадовался, что у меня день рождения. Что сегодня мне исполнилось двадцать девять лет! Хорошо было бы выпить по этому поводу, да в три часа ночи нигде не выпьешь. Прекрасно, что общепит так принципиально борется за мое здоровье и нравственность.
– Ура общепиту! – сказал я и пошел в гостиницу. И настроение у меня было великолепное.
Я бегом поднялся на второй этаж и вдруг увидел напротив своей двери фигуру. Инстинктивно бросив руку на карман, спросил строго:
– Это кто тут ходит? – И сделал еще шаг. – Элга? Как вы сюда попали?
Она подошла ко мне вплотную и уткнулась лицом в грудь:
– Мне надо было хоть еще один раз вас увидеть...
Я обнял ее за плечи и почувствовал себя необычайно мужественным и сильным.
– А почему вы ждали в коридоре, а не в номере?
– Потому что посторонних людей в номер не пускают.
– Ну уж это дудки! Я сам разберусь, кто мне посторонний...
И я понял, что жизнь замечательна, даже если ты в детстве мечтаешь быть дворником и за тобой никто не хочет стоять в очереди.
Москва, январь 1968 г.
