Вчера ко мне приходил репортер из газеты «Сан-Франциско экзаминер». Этот человек пишет ежедневную неподписную колонку, которая сделала его знаменитым и, я совершенно в этом уверен, богатым. Я мог бы испытывать к нему неприязнь, ибо он не жалел яда, разбирая по косточкам меня и мой развод. Однако у меня не получается испытывать к нему неприязнь, ведь он равно недолюбливает всех и каждого и верно поражает цель. Вопреки мнению моих советчиков, я пригласил его в Улей. Во время нашей встречи он задал мне вопрос, над которым я все еще раздумываю, даже в эту ночь: «Какие ошибки вы совершили?» Я заверил его, что ошибок было много, однако он потребовал подробного ответа.
Прежде всего, я был не прав в отношении Энн Элизы. Очень просто: я неверно судил о ней. У меня было такое чувство, что она понимает или со временем поймет, как устроено мое большое семейство, и будет знать, что, хотя я не могу уделять ей внимание во всех делах и вопросах, я всегда буду ее любить и заботиться о ней. Она — женщина эгоистичная, я говорю это вовсе не с целью ее осуждать, ибо большинство мужчин и женщин эгоистичны в том смысле, что прежде всего думают о себе. Это самый естественный человеческий инстинкт, импульс, связывающий нас с животным миром. Однако некоторые женщины совершенно необычны в этом отношении. Они способны подавить этот инстинкт ради своих убеждений, ради веры. Такие женщины наиболее подходят для многоженства. Энн Элиза, как мне пришлось узнать, не из таких женщин. Так тому и быть. Мне жаль лишь, что она не попыталась уладить наши дела с большей добротой. Ибо сейчас, когда наш развод вышел на публичную арену, представляется, что весь мир заинтересовался моими женами. Каждый день приносит по сотне-другой писем, вопрошающих, сколько у меня жен? Вчера этот человек из «Экзаминера» добивался ответа. «Конечно же, вам должно быть известно, сколько жен вы содержите?» — спрашивал он не один раз, а по меньшей мере раз восемь. И каждый раз я отвечал: «Да». «Тогда почему бы вам не сказать мне, сколько миссис Янг здесь имеется? Разве это секрет?» Этот репортер — человек сообразительный, но недостаточно сообразительный, чтобы понять: он, скорее всего, уже тысяча первый человек, задающий вопрос на эту тему. Зачем эти нескончаемые спекуляции о том, сколько у меня жен? Почему люди, приезжающие в Город у Большого Соленого озера, стоят перед Львиным Домом и перед Домом-Ульем, считая окна и двери, пытаясь таким образом вычислить, сколько у меня жен там, внутри? Они же наверняка понимают тщетность этих упражнений: никто не сможет узнать, сколько женщин спит в доме, пересчитав мансардные окна! А они все считают и считают, я каждый день вижу их у ограды. «Одно, два, три, четыре, пять», — шепчут их губы. А еще им интересно, укладываю ли я сразу двух жен к себе в постель. Или трех, как предположил один грубиян в разговоре с приятелем. И они оба хохочут непристойным смехом, мерзко гогоча, унижая само понятие женщины и ее достоинство. Еще им интересно, как я справляюсь со своими супружескими обязанностями при таком количестве жен, когда каждая должна ждать своей очереди. Их интерес к числу моих жен всегда похотлив. Если бы, напротив, они проявили к этому интерес духовный и стали бы искренне вопрошать о произволении Господнем, я объяснил бы им устроение моего семейства, посчитал бы жен, чтобы показать изобильность нашей веры. Но не вижу в этом смысла, когда такое объяснение станет лишь пищей для воображения профанов.
Добропорядочные Святые понимают, почему я не объявляю число моих жен. «Жена» не вполне подходящий термин, поскольку каждая из них играет свою особую роль в моей жизни, так же как любой человек играет свою особую роль в жизни каждого из нас. За отсутствием более точного термина мы обозначаем их всех словом «жена», но ведь не все они — жены. На самом деле некоторые из них — мои супруги, матери моих детей. А другие скорее похожи на любящих тетушек. Иные — мои интеллектуальные друзья, с ними я могу спорить и обсуждать разные материи. Еще другие — хранительницы дома, кухни, детей. Некоторые напоминают мне своей отдаленностью соседей, которым порой помашешь приветственно через забор. А другие уже очень стары, они удалились в свои качалки. Они находят умиротворение, зная, что я обеспечу им кров и стол до конца их дней. Лишь несколько являются женами в принятом смысле этого слова, и более всех Амелия. В ней есть все это и более того, но вообразите себе возмущение среди моих женщин и у широкой публики, если бы я публично провел такое анатомическое вскрытие, выявление рангов, существующих внутри моего семейства. Я не подвергну этому испытанию моих добрых женщин и поэтому не стану отвечать на вопрос, сколько у меня жен. Должен признаться, что мне доставляет совсем крохотное, но все же удовольствие то, как эта числовая тайна раздражает все общество.
Кроме того, порою я позволяю себе весело поражаться лицемерию. Вечерами, когда я провожу время с Амелией, или с сыновьями, или с моими друзьями, когда покончено с дневными делами и мы можем посидеть у камина, распустив шнурки на ботинках, я позволяю себе смешок, подобно тому как я усмехаюсь, услышав остроумную насмешку. Эти возмущенные Немормоны, столь печалующиеся о характере моего семейства, хотя никогда не были знакомы с ним персонально, в своей среде терпимо относятся к гораздо более широкому кругу преступлений, к таким, например, как пьянство, детоубийство, пренебрежение к пожилым людям, проституция, — эти преступления практически неизвестны в Дезерете. Давайте поразмыслим о последнем из поименованных. Я наблюдал проститутку за работой: накрашенные губы, грудь выставлена напоказ, голос, хриплый от виски и табака. Вид совершенно ненатуральный, противный милости Господней и красе человеческой, дарованной нам от Адама. И все же посетите любой немормонский город в сумерки или попозже, прогуляйтесь по его улицам. Вы обнаружите то одну такую даму, то другую, оспаривающую у соперницы место на углу. Или зайдите в таверну, где обожествляется пьянство, и вы найдете там женщину, готовую выложить свои груди на прилавок за жалкий доллар или даже дешевле. В мои молодые годы, увидев немормонских проституток на улице, я обращался мыслями вспять. Я представлял их себе маленькими девочками в воскресных платьицах с белыми воротничками и в соломенных шляпках. Я воображал, как их матери расчесывают им льняные волосы, целуя их гладкие лобики и молясь о том, чтобы наш Отец Небесный спас их и сохранил. А потом я снова видел их, теперешних, передо мною, в затемненных углах немормонского города: проститутка, с целым гнездом фальшивых локонов на голове, разрешающая любому мужчине с монетой в кармане щупать ее тело, залезать под юбки, отыскивая оскверненную дыру, где до него уже порылись сотни других мужчин. Куда же подевались возмущенные Немормоны-Крестоносцы? Почему не требуют положить конец ее распутству? Это можно объяснить только лицемерием и иссохшей способностью рассуждать логически.
Каждый раз, когда мои враги нападают на меня как на главного прелюбодея Америки, они упускают из виду весьма важную для этих прений сторону. В их обществе изобилуют прелюбодеяния, тогда как среди Святых этот грех остается большинству людей неизвестен. По моему мнению, прелюбодеяние — худшее из грехов, за исключением убийства, ибо один этот акт сам по себе развращает множество душ. Практика многоженства изгнала прелюбодеяние из нашего общества, освободив нас от его зловредного влияния. Я обращаю свой взор к Царю Давиду с множеством его священных жен. Он был добрым и благочестивым человеком, но, когда он похитил жену Урии, оторвав ее от сердца ее мужа, он превратился в прелюбодея и в глазах Господа он совершил грех. Хуже того, его эгоистический поступок, подсказанный другими грехами — алчностью, тщеславием и похотью, — вынудил и ее стать прелюбодейкой. Так грешник создает другого грешника. Что неправедно.
