воздуходувные меха возле горнов, и кричные молоты, и вальцы обжимочных станов, и насосы, откачивавшие воду из шахт. Правда, уже во второй половине XVIII в. появились паровые машины, но штука это была дорогая, заграничная, и не всякий заводчик мог позволить себе разоряться на такую роскошь: вода обходилась дешево, а рабочий был еще дешевле. Только освобождение приписных и посессионных в 1862 г. заставило задуматься о механизации работ. Не этим ли и объясняется промышленный переворот второй половины XIX в.?
«Промышленный переворот» звучит гордо, а для рабочего практически ничего не изменилось: перемены коснулись самого металла, способов его обработки. Те же паровые котлы, обеспечивавшие паром машины, клепали рабочие, красноречиво прозывавшиеся глухарями. Подручный клепальщика, «глухарь», сидя в тесном котле, где пылал небольшой переносной горн с разогревавшимися заклепками, брал нагретую добела заклепку, вставлял ее в заранее пробитое отверстие и, подставив под головку заклепки металлический упор, другой конец его упирал себе в грудь. А снаружи клепальщик ударами молота расплющивал конец заклепки, плотно прижимая новую головку к листу металла. Ему-то было сполугоря, а каково приходилось подручному, дышавшему в тесном гулком котле гарью от горна и горячего металла и получавшему мощные удары прямо в грудь! Да ведь и клепальщики прошли ту же школу, начиная карьеру подручными. И хотя работали они тяжелым молотом и могли бы, кажется, «накачать» мускулатуру на зависть любому нынешнему качку, но были все слабогрудыми, истощенными и глухими. Такими же слабогрудыми и истощенными были и стеклодувы, весь рабочий день стоявшие над ванной с расплавленным стеклом и с силой дувшие в длинные металлические трубки, выдувая стеклянную посуду, и ткачи, дышавшие пылью ткацких цехов. Легкая промышленность только так называется теми, кто в ней не работал, а для рабочих она оставалась тяжелой.
То, что для нас сегодня кажется естественным, поразило бы нас своей необычностью, окажись мы каким-то чудом на старом производстве. Ведь простейший напильник (он тогда назывался терпугом) насекался острым зубилом вручную: тысячи строго параллельных бороздок, не уже и не шире, не глубже и не мельче необходимого! А вручную «трещеткой» просверлить тысячи дыр под заклепки в тех же паровых котлах или в конструкциях железнодорожных мостов, в бортах кораблей!.. Пневматические «сверлилки» появились лишь в ХХ в.
Нынче с гордостью и много пишут, о том, как динамично развивалась дореволюционная Россия, какие блистательные перспективы сулило ей будущее, не окажись на ее пути злокозненных большевиков, на немецкие деньги сделавших революцию. Не худо бы подумать и о тех, чьим адским трудом производились те рельсы, которые соединили Владивосток с Петербургом, и были переброшены через могучие сибирские реки ажурные мосты. Может, и их доля есть в революции? Другое дело, что революции не меняют промышленных технологий, а лишь отбирают власть у одних и отдают другим, точно так же не заработавшим ни куска хлеба собственными руками…
Приписка и покупка крестьян к заводам были прекращены еще в XVIII в., а в XIX разрешено было их освобождение: устаревшее посессионное право ограничивало инициативу предпринимателей, которые, впрочем, мало стеснялись им и постоянно нарушали. Казенные и кабинетские предприятия стали использовать труд «непременных мастеровых», набиравшихся путем рекрутирования, как солдаты, с наследственным положением, а купечество все шире стало прибегать к наемному труду. Однако окончательно приписные и посессионные рабочие были освобождены только с отменой крепостного права.
Кроме того, до конца XIX в. преимущественно на рудниках, приисках, солеварнях, а отчасти и в металлургии у печей использовался труд ссыльно-каторжных, разумеется, неквалифицированный, требовавший лишь огромных физических усилий. В своем месте читатель сможет познакомиться с «картинками» работ каторжников в сибирских рудниках. Поистине, это была настоящая каторга. Но рядом с каторжными трудились вольные горнозаводские рабочие. «Разница была одна: у каторжных за содеянные преступления положены были сроки, у заводских служителей работа была бессрочная, и то только потому, что они родились от таких же заводских служителей и подзаводских крестьян. Бывали случаи, что последние нарочно делали преступления, чтобы сделаться каторжными, а стало быть, попасть в срочные работы» (106, с. 160). С 12 лет сын горного служителя поступал уже на работы, сначала легкие и только летом, а с 18 лет наравне с каторжниками впрягался в настоящую работу. Работы продолжались 25 лет, если рабочий поступал из рекрут, и 35 – если был сыном заводского служителя или солдата местного конвойного батальона. «Таким образом, служитель, получая одинаковое жалованье и содержание с ссыльнорабочим, разнился тем, что работа для него была почти бессрочною, тогда как ссыльнокаторжный имел в перспективе самый долгий срок – двадцатилетний. Те же дела тех же архивов переполнены рассказами о случаях побегов с работ горных служителей… Они совершали в бегах преступления для того, чтобы получить наказание плетьми или шпицрутенами и быть записанными в разряд ссыльнокаторжных, т. е. срочных горных работников», – писал известный бытописатель, обследовавший сибирскую каторгу, С. В. Максимов (106, с. 266–267). Вот так: обследовал каторгу, а написал о «вольных» рабочих!
Но пришло время, и каторжники покинули рудники, а рудничные работы оказались полностью в руках вольнонаемных, т. е. освобожденных в 1862 г. заводских работников. Работали они в течение двух недель по 12 часов, а третью неделю отдыхали. Вознаграждение у них было по-прежнему одинаковое со ссыльными: на заводах и рудниках по 50 копеек, на золотых промыслах – по 2 рубля, да еще казна прибавляла к этому по 2 пуда муки в месяц.
Все это было в «процветающей» и «динамично развивавшейся» России.
Была еще одна категория «рабочих» – крепостные крестьяне на помещичьих мануфактурах. Всё более нуждаясь в деньгах (с развитием понятий о роскоши и комфорте натуральное хозяйство все менее удовлетворяло помещиков), душевладельцы всё чаще заводили свои предприятия, главным образом для переработки собственного сырья. Для их обслуживания использовались и собственные крепостные, обычно работавшие «брат за брата»: один человек из семьи постоянно жил и трудился на мануфактуре, за что вся семья освобождалась от повинностей. Семье, разумеется, было хорошо, но положение таких мастеровых граничило с рабством, что сильнейшим образом воздействовало на нравственность таких рабочих. Они считались конченными людьми, и пьянство, воровство, разврат, полная аморальность считались неотъемлемыми признаками помещичьих мастеровых. Впрочем, такие рабочие, сравнительно немногочисленные (помещичьи фабрики были небольшими), сосредотачивались почти исключительно в деревне, перерабатывая сельскохозяйственное сырье.
Огромная масса рабочих, преимущественно портовых грузчиков и бурлаков, состояла из босяков, беспаспортных бродяг. Хотя беспаспортный подлежал высылке по этапу к месту жительства или ссылке на жительство в Сибирь, нуждавшиеся в рабочих руках предприниматели всячески укрывали беспаспортных от полиции или просто подкупали ее, чтобы она не совалась к рабочим. Зато такие рабочие и были абсолютно бесправны: их в любой момент можно было обсчитать, выгнать или выдать полиции. А это было чревато неприятными последствиями: босяки не только не имели вида на жительство, т. е. были беглыми, но частенько имели и более серьезные счеты
