клеились, и, вопреки сложившейся традиции, звали его в Донецке по имени. – а потом серией ударов вот в этом районе рассечь окружённую группировку противника.
– Ты предлагаешь контрнаступление сейчас? – с сомнением спросил Матвеев. – Ты думаешь, нам хватит сил и ресурсов?
– Не хватит, – ответил Советник, – но других вариантов у нас просто нет. Я именно поэтому так подробно доложил обстановку, которую вы и без меня знаете. Мы обязаны перехватить инициативу на фронте и вернуть контроль над более-менее значительным участком границы. Более того, моё личное мнение, которое я намерен отстаивать перед командующим – это единственный шанс Республики. Вопросы, возражения есть? Если нет, все свободны, кроме Матвеева и Янычара. С ними обсудим детали…
Резко зазвонил телефон Советника, он взял трубку.
– Да. Слушаю, – с каменным лицом он выслушал телефонный доклад.
– Товарищи, бои идут в непосредственной близости от Изварино, – сказал он не успевшим разойтись командирам. – Россия перекрыла пропуск со своей стороны. Мы в оперативном окружении. План действий остаётся прежним.
Советник произнёс эти слова чётко и бесстрастно, ничем не давая понять, что скрывалось за сухими фразами для него, как, впрочем, и для всех остальных. Речь шла о последнем пункте пропуска, в случае потери которого защитники Республики были обречены, и это все понимали без слов.
«Аня успела, – подумал Янычар, – а отец остался».
* * *
Таксист с российской стороны охотно согласился на оплату долларами, так что в ростовском Донецке Анне деньги менять не пришлось. Шёл большой поток беженцев, кто-то из них размещался в лагерях в прилегающих районах, а те, кому было куда ехать, ехали дальше, спрос рождал предложение, и уехать от пункта пропуска на Ростов не составляло труда – только плати. Таксист довёз её прямо до аэропорта на проспекте Шолохова.
В аэропорту она поменяла деньги и купила билет на ближайший утренний рейс, который улетал с утра, и на суд должна была успеть.
Рассвет поднимался над мирным городом, а где-то всего в трёх часах езды грохотали стволы орудий, и новое утро пахло железом и кровью…
Анне было сорок лет, и она летела на пассажирском самолёте в первый раз в жизни, если не считать совсем раннего детства, которого она не помнила.
Через три часа самолёт приземлился в Домодедово, и в Мосгорсуд, в район Преображенской площади, она успевала с большим запасом. Но маршрутка, в которой она ехала, попала в пробку на Каширском шоссе, и в три часа дня Анна едва успела зайти в метро на другом конце Москвы.
Когда она, запыхавшись, вбежала на нужный этаж и взялась за дверь судебного зала, дверь легко подалась. В зале никого не было. Пусто было и в коридоре.
Анна постучала в комнату помощника судьи. Через некоторое время отозвался недовольный голос.
– Вам кого? – спросила помощница.
– Я Лосева, – ответила Анна, – у меня апелляция была назначена на пятнадцать-ноль-ноль… Гражданский иск к органам опеки…
– Вовремя приходить надо, – ответили ей из-за двери.
Там пили чай, и радио негромко передавало новости, из которых она уловила только слово «Изварино».
Анна ещё раз постучала.
– Ну что Вам ещё? – ответили уже раздражённо.
– Что мне делать-то? – робко спросила Анна. – Было заседание, не было? Подскажите, пожалуйста…
За дверью зашуршали листы бумаги.
– Принято заочное решение, – сказала наконец помощница, которую отвлекли от чаепития, – дело возвращено на рассмотрение в районный суд в новом составе. Копию определения спрашивайте в канцелярии.
* * *
– Вроде всё решили, – сказал Советник Матвееву, – у меня к тебе ещё личный разговор, не очень хотелось по телефону.
– Мне выйти? – спросил Иван.
– Как хочешь, – махнул рукой Советник, – можешь остаться… В общем, Саша, только Дарье говорить не надо. Взяли тут наши ребята одного правосека… Сам поднял руки, как миленький. Довольно жирная птица, наверное, обменивать будем, если договорятся. Участвовал второго мая в Одессе не на последних ролях, так что теперь мы кое-что знаем, в том числе – как погиб твой родственник, Семён Левицкий. Он не разбился, когда выпрыгнул из горящего здания. Точнее, не насмерть. Его добили на земле. Лопатой. За то, что сепаратист, и за то, что еврей. Я считаю, что ты должен это знать перед тем, как поедешь обратно на фронт. Дарье не говори, женщинам такое ни к чему, а мужчины должны представлять без иллюзий, с кем воюют.
– Я могу увидеть этого… эту тварь? – дрогнувшим голосом спросил Матвеев, руки его непроизвольно сжались в кулаки, вдавливая ногти в ладони.
– Это лишнее, Саша, – строго ответил Советник. – Нет большой доблести в том, чтобы поднять руку на безоружного. Через два дня ты будешь на фронте. Там у тебя будет возможность отомстить. Злее будешь. Кроме того, напоминаю, что ты не частное лицо, а офицер Донецкой Народной Республики, а Республика сделала заявление о признании и соблюдении со своей стороны Женевской конвенции.
– Вы что, думаете, с той стороны соблюдают какие-то конвенции? – вдруг спросил вслушивавшийся в беседу Иван. – Прошу прощения, – спохватился он, – что вмешиваюсь в разговор…
– Не думаю, – серьёзно ответил Антон Александрович, – и знаю, что это не так, но там – фашисты, а мы воюем за справедливость. И за Родину, конечно. И за свободу. Никогда нельзя опускаться до уровня укропов. Не имеем права.
Он снова чуть было не сказал «там, у вас» и прикусил язык, чтобы ненароком не задеть Янычара.
Перед глазами Матвеева встало суровое печальное лицо сестры Даши. Она работала теперь санитаркой в донецком госпитале, а жила по-прежнему у Марины, в свободное от дежурств время помогая ей с детьми, особенно когда усиливались обстрелы, и ночевать приходилось в подвале.
Он подумал о старшей сестре – Лизе. Не так давно он получил от неё письмо по электронной почте. У них давно уже не стреляли по ночам, киевляне не знали, как работает арта – у них за неугодными приходили по адресам в шесть часов утра. Лиза
