он не сделал короткий неровный вдох, потом еще один. Когда он сделал полный вдох, его кулаки разжались, и смятая груша упала ему на колени. Я продолжал медленно и глубоко дышать, пока Гидеон не повернул голову.
– Знаешь, можно уже и остановиться.
– Нет, не знаю. Я еще не слишком в этом разбираюсь.
– Еще, – горько усмехнулся он. – Ты и не должен разбираться. Не должен здесь оставаться.
– Я знаю.
Он рискнул бросить на меня мимолетный взгляд и тут же отвернулся, напряженно уставившись на мое колено, как человек, который одновременно хотел и приблизиться, и отдалиться.
– Ты правда не должен оставаться.
– Знаю. Скоро мне придется уйти и разобраться, что происходит, но пока тебе придется меня терпеть. И я вернусь. Даже если ты этого не хочешь.
– Какая прелесть.
– Правда? Да, я такой.
На его лице мелькнула улыбка, словно проблеск прежнего «я».
– Тебе нужно поесть и отдохнуть, – сказал я, вставая.
– Тебе тоже. Я поем, если ты поешь.
– Используешь мои методы против меня?
– Я готов на все.
Я взял грецкий орех и начал жевать, наблюдая за Гидеоном. Он сделал то же самое, медленно и вяло. Вся энергия, которую он смог наскрести для разговора, похоже, испарилась.
Вскоре он лег. Никто не пришел забрать поднос или вылить воду из ванны. Весь мир будто погрузился в сон, и я тоже поддался усталости и растянулся на циновке рядом с Гидеоном. Он лежал ко мне спиной, но не повернулся. Когда его тело начали сотрясать слабые всхлипы, я прислонился лбом к его спине, но он все равно не повернулся. Он плакал во сне, и только когда он успокоился, я позволил себе расслабиться, продолжая прижиматься лбом к его плечу.
Проснулся я от яркого света и никак не мог вспомнить, что мне снилось. Ночью я перевернулся на другой бок, и теперь рядом со мной сидел Амун. Он выпустил мою руку.
– Эзма вернулась.
От этих слов дремота тут же растаяла, и я сел, бросив взгляд на Гидеона и убедившись, что он все еще крепко спит, свернувшись калачиком. Амун смотрел только на меня, изо всех сил притворяясь, что его бывшего Первого Клинка здесь нет.
– Что она делает?
– Встречается с императрицей.
– Проклятье. – Я вскочил и начал искать свои доспехи, пока не вспомнил, что у меня нет ничего чистого или даже сухого.
– Мне нужна чистая одежда.
– Не знаю, удастся ли что-нибудь найти, но я попробую.
Ждать было некогда. Я посмотрел на Гидеона. Хвала богам, он все еще спал. Мне не хотелось оставлять его одного, не хотелось, чтобы он проснулся без меня, но все уже висело на волоске.
Императрица Мико вела прием в главном зале. У одной стены находился шелковый диван. Ее охрана стояла рядом, но самой Мико не было. Когда я вошел, ко мне обратились десятки глаз, и не все смотрели дружелюбно. Я уже привык к хмурому министру Мансину, но в зале было много новых лиц. Лорды, солдаты и, к моему удивлению, левантийцы.
Лашак э'Намалака стояла в сторонке вместе с молодой левантийкой без клейма и кисианской дамой, чьи мягкие, изящные черты были подчеркнуто лишены выражения, словно маска.
– Капитан Рах, – сказала Лашак и сделала приветственный жест, хотя не обязана была выказывать мне уважение. Седельная девчонка тоже сложила кулаки вместе, а кисианка просто смотрела на меня, будто проникая взглядом в самую душу.
– Полагаю, ты не знаком с Нуру э'Торин и императрицей Сичи э'Торин.
Сердце гулко забилось в груди. Жена Гидеона. Она неотрывно смотрела на меня, и мне хотелось ответить тем же, но я не мог задать ни одного вопроса из вертевшихся на языке, и вместо этого пробормотал пустое приветствие. По крайней мере, постарался.
– Мне нужно увидеться с императрицей, – сказал я. – С другой императрицей.
Лашак поморщилась.
– У нее встреча с заклинательницей Эзмой, – кивнула она на дверь позади импровизированного трона. – Тебе придется подождать. Как я поняла, многие собрались здесь, чтобы повидать ее.
Я хотел сказать, что Мико примет меня прямо сейчас, если я попрошу, но, похоже, за короткое время моего отсутствия все изменилось. Возможно, я уже исчерпал все, что было между нами.
Императрица Сичи заговорила тихим, но твердым голосом, похожим на изящный колокольчик, выкованную из стали.
– Сичи желает знать, в каком состоянии находится ее муж, – сказала Нуру.
Я вспомнил, как он панически часто дышал, как смотрел в пустоту на невидимых чудовищ, с какой силой боролся за то, чтобы покончить с жизнью. Внутри неожиданно вскипел гнев.
– Лучше не бывает, – сухо ответил я.
Кисианка сохранила маску, но брови Нуру поднялись. Что ее удивило, мой тон или слова, я не знал и не хотел знать. Они были там и могли бы помочь, могли бы остановить это, если бы попытались.
– Рада это слышать, – перевела Нуру ответ императрицы Сичи, и мой гнев разгорелся еще сильнее.
Если бы ей действительно было не все равно, то это она, а не я, пробралась бы в его комнату и заботилась о нем. Возможно, я был несправедлив, но меня это тоже не волновало.
Некоторое время мы стояли молча, окруженные шепотом придворных. Мне хотелось поговорить с Лашак об Эзме, о том, что случилось в Когахейре, и о том, как все могло рухнуть от одного неосторожного слова, но Нуру перевела бы все это Сичи, и поэтому я не раскрыл рта.
Дверь отворилась, и болтовня стихла. В зал вышла Эзма, и без того высокая в своей костяной короне, но казавшаяся еще выше благодаря гордой, прямой осанке и триумфальной улыбке. Она повернулась в мою сторону и в четыре шага оказалась прямо передо мной.
– Рах, – произнесла она, смакуя мое имя, и от едва сдерживаемой радости в ее голосе у меня побежали мурашки. – Надеюсь, ты будешь присутствовать на сегодняшней церемонии. Нам важно демонстрировать единство.
– На какой церемонии?
– На Отторжении.
У меня свело живот. Отторжение. Худшее наказание для любого левантийца, назначаемое за самые страшные преступления против гурта. Позорная смерть.
Горло обжигала желчь, вязкая, горячая и едкая. Мне не требовалось спрашивать, для кого предназначалась церемония.
– Императрица Мико мудро вручила судьбу Гидеона в наши руки, – продолжила Эзма, и меня резануло слово «наши». – Это дело левантийцев, и если она хочет поддержки с нашей стороны…
От предположения, что мы едины и никто не сомневается в том, что Гидеон заслуживает такой участи, мне стало еще хуже. Я хотел плюнуть ей в лицо и так бы и сделал, если бы не зрители и шепот Нуру, переводившей за моей спиной.
Эзма с вызовом смотрела на меня, ей хотелось, чтобы я возразил, но заклинатель лошадей был последним судьей, и, что бы ни думала императрица, отдавая жизнь Гидеона левантийцам, она вручила ее одной Эзме.
Сзади доносился яростный шепот. Наверное, это Нуру объясняла Сичи, что именно Эзма сделает с ее мужем. Его клеймо расцарапают
