На вечернем балу двадцать пятого июня 1804 года, когда Фуше пришел нанести визит новому императору, который в благодарность за добрые услуги, оказанные ему в последнем деле, только что учредил для него Министерство полиции; двадцать пятого июня 1804 года Фуше, повторим мы, оставшись в проеме окна один на один с Наполеоном, счел момент удобным и спросил:
— Итак, сир, что же мы станем делать с бедным юношей, который три года ждет в подземелье Аббатства решения своей участи?
— С графом Сент-Эрмином.
— Тот, кто собирался жениться на мадемуазель де Сурди и исчез накануне подписания брачного контракта.
— Да.
— Нет.
— Но я же приказал.
— Вопреки афоризму господина Талейрана ваше первое побуждение оказалось жестоким[180].
— Я стал ждать второго. По правде говоря, три года тюрьмы за ошибку, которую он совершил, кажутся мне чрезмерно суровым наказанием.
— Что ж, отправьте его в армию простым солдатом.
— Может ли он выбрать род войск? — спросил Фуше.
— Пусть выбирает, — ответил Бонапарт. — Но пусть не надеется когда-нибудь стать офицером.
— Хорошо, сир… Ему придется доказать Вашему Величеству, что он чего-то стоит.
XLVIII
ПОСЛЕ ТРЕХ ЛЕТ ТЮРЬМЫ
Не прошло и часа после беседы министра полиции с императором, как судебный пристав, дежурящий у двери кабинета Фуше; объявил:
— Заключенный доставлен.
Фуше повернулся и в дверном проеме действительно увидел графа де Сент-Эрмина в сопровождении двух жандармов.
По знаку министра полиции граф вошел.
Со времени его ареста, когда Фуше подал ему надежду быть расстрелянным без суда и следствия, он не виделся с министром.
Неделю, две, почти целый месяц каждый раз, когда ключ поворачивался в двери его камеры, Сент-Эрмин бросался к двери в надежде, что его поведут на казнь.
Вскоре он понял, что ему необходимо опять привыкать жить.
Но потом его охватил страх: а если его оставили в живых как свидетеля на готовящемся судебном процессе? В этом страхе прошел месяц или два, но и он также растаял, как прежде растаяла его надежда.
С тех пор время для него и вовсе бы остановилось, если бы в его душе не боролись, сменяя друг друга, два противоположных чувства.
Он заскучал и попросил книг.
Ему их принесли.
Он попросил карандаши и бумагу для рисования, счетные приборы.
Ему их принесли.
Он попросил чернил, писчую бумагу, перья.
Ему их принесли.
А когда наступили долгие зимние ночи и уже в четыре часа дня в его темнице становилось сумеречно, Гектор попросил лампу. Со скрипом, но все же ему ее принесли. Он получил разрешение на прогулки в саду по два часа в день, однако не пользовался этим разрешением из опасения быть узнанным. Так продолжалось три года.
У избранных натур наступает возраст, когда несчастье лишь прибавляет к их физической красоте красоту нравственную. Гектору едва исполнилось двадцать пять лет, и он был удивительной натурой. Во время долгого заключения лицо его утратило краски юности, розовый оттенок щек сменился матово-темным; глаза стали больше из-за постоянного вглядывания в темноту; борода выросла и густо обрамляла лицо, на котором сменяли друг друга три похожих, почти неразличимых, так они перетекали одно в другое, выражения: задумчивость, мечтательность, меланхолия.
Потребность молодых людей расходовать свои физические силы он удовлетворял, занимаясь гимнастикой; он попросил принести ему пушечные ядра разной величины и научился поднимать их и подкидывать, несмотря на порядочный вес. Используя канат, привязанный к потолку, научился лазать по канату только с помощью рук. Наконец, он сам себе придумывал те гимнастические упражнения, которые в наши дни довершают воспитание молодого человека.
Кроме того, в течение этих трех лет заключения Сент-Эрмин глубоко изучил все то, что можно было изучить самостоятельно, — географию, математику, историю. Мечтая с юности о путешествиях, свободно владея немецким, английским, испанским языками, он в полной мере использовал данное ему разрешение получать книги и, не имея возможности путешествовать реально, путешествовал по географическим картам.
Его внимание привлекала Индия, особенно потому, что там недавно окончился ожесточенный спор англичан с Хайдаром Али и его сыном, Типу Султаном. И при этом ему совершенно не приходило в голову, что эти знания ему когда-либо пригодятся. Ведь он считал, что обречен на вечное заключение.
Он уже привык к такому образу жизни, и приказ предстать перед министром полиции стал для него большим событием: уверяем вас, что, подчиняясь этому приказу, он ощущал, как в его душе растет чувство смутной тревоги.
Гектор узнал Фуше сразу же; тот совсем не изменился, лишь стал носить красивый мундир и именоваться «монсеньором». Иначе обстояло дело с Сент-Эрмином: для того, чтобы Фуше узнал пленника, ему пришлось вглядеться в него.
Стоило Сент-Эрмину предстать перед министром полиции, как в нем разом пробудились воспоминания.
— Ах, господин министр, — сказал он, прерывая их взаимное молчаливое разглядывание друг друга, — а ведь вы не сдержали слова!
— Вы еще сердитесь на меня за то, что я вынудил вас жить? — удивился Фуше.
Сент-Эрмин печально усмехнулся.
— Разве это жизнь, — спросил он, — если ты обитаешь в камере размером двенадцать квадратных футов с зарешеченными окнами и двумя замками в каждой двери?
— В камере размером двенадцать квадратных футов все лучше, чем в гробу шести футов в длину и двух в ширину.
— Как бы ни был тесен гроб, мертвому в нем всегда удобно.
— Стали бы вы сейчас столь же настойчиво просить о смерти, как тогда, когда я видел вас в последний раз?
Сеит-Эрмин пожал плечами.
— Нет, — ответил он, — некогда я ненавидел жизнь, теперь я стал к ней безразличен; и потом, коль скоро вы за мной послали, значит, наступил и мой черед.
