Жюльен в ту же секунду заглянул в зал и, довольно невежливо облокотившись на барьер ложи, увидел Матильду: в глазах у неё блестели слёзы.
«А ведь сегодня — не их оперный день, — подумал Жюльен. — Как ей загорелось!»
Матильда уговорила свою мать поехать в Комическую оперу, несмотря на то, что ложа в третьем ярусе, которую поспешила им предложить одна из угодливых знакомых, постоянно бывавшая в их доме, совсем не подходила для дам их положения. Ей хотелось узнать, проведёт Жюльен этот вечер с маршальшей или нет.
XXXI. Держать её в страхе
Вот оно, истинное чудо вашей цивилизации! Вы ухитрились превратить любовь в обыкновенную сделку.
Барнав
Жюльен бросился в ложу г-жи де Ла-Моль. Его глаза сразу встретились с заплаканными глазами Матильды; она плакала и даже не старалась сдержаться; в ложе были какие-то посторонние, малозначительные лица — приятельница её матери, предложившая им места, и несколько человек её знакомых. Матильда положила руку на руку Жюльена: она как будто совсем забыла, что тут же находится её мать. Почти задыхаясь от слёз, она вымолвила только одно слово: «Ручательство».
«Только бы не говорить с ней, — повторял себе Жюльен, а сам, страшно взволнованный, старался кое-как прикрыть глаза рукой, словно заслоняясь от ослепительного света люстры, которая висела прямо против третьего яруса. — Если я заговорю, она сразу поймёт, в каком я сейчас смятении, мой голос выдаст меня, и тогда всё может пойти насмарку».
Эта борьба с самим собой была сейчас много тягостнее, чем утром; душа его за это время успела встревожиться. Он боялся, как бы Матильду опять не обуяла гордость. Вне себя от любви и страсти, он всё же заставил себя не говорить с ней ни слова.
По-моему, это одна из самых удивительных черт его характера; человек, способный на такое усилие над самим собой, может пойти далеко, si fata sinant[234].
Мадемуазель де Ла-Моль настояла, чтобы Жюльен поехал домой с ними. К счастью, шёл проливной дождь. Но маркиза усадила его против себя, непрерывно говорила с ним всю дорогу и не дала ему сказать ни слова с дочерью. Можно было подумать, что маркиза взялась охранять счастье Жюльена; и он, уже не боясь погубить всё, как-нибудь нечаянно выдав свои чувства, предавался им со всем безрассудством.
Решусь ли я рассказать о том, что, едва только Жюльен очутился у себя в комнате, он бросился на колени и стал целовать любовные письма, которые ему дал князь Коразов?
«О великий человек! — восклицал этот безумец. — Я всем, всем тебе обязан!»
Мало-помалу к нему возвратилось некоторое хладнокровие. Он сравнил себя с полководцем, который наполовину выиграл крупное сражение. «Успех явный, огромный, — рассуждал он сам с собой, — но что произойдёт завтра? Один миг — и можно потерять всё».
Он лихорадочно раскрыл «Мемуары», продиктованные Наполеоном на острове Св. Елены, и в течение добрых двух часов заставлял себя читать их; правда, читали только его глаза, но всё равно он заставлял себя читать. А во время этого крайне странного чтения голова его и сердце, воспламенённые свыше всякой меры, работали сами собою. «Ведь это сердце совсем не то, что у госпожи де Реналь», — повторял он себе, но дальше этого он двинуться не мог.
«Держать её в страхе! — вдруг воскликнул он, далеко отшвырнув книгу. — Мой враг только тогда будет повиноваться мне, когда он будет страшиться меня: тогда он не посмеет меня презирать».
Он расхаживал по своей маленькой комнатке, совершенно обезумев от счастья. Сказать правду, счастье это происходило скорее от гордости, нежели от любви.
«Держать её в страхе! — гордо повторял он себе, и у него были основания гордиться. — Даже в самые счастливые минуты госпожа де Реналь всегда мучилась страхом, люблю ли я её так же сильно, как она меня. А ведь здесь — это сущий демон, которого я должен подчинить себе, — ну, так и будем подчинять!»
Он отлично знал, что завтра, в восемь часов утра, Матильда уже будет в библиотеке; он явился только к девяти, сгорая от любви, но заставляя своё сердце повиноваться рассудку. Он ни одной минуты не забывал повторять себе: «Держать её постоянно в этом великом сомнении: любит ли он меня? Её блестящее положение, лесть, которую ей расточают кругом, всё это приводит к тому, что она чересчур уверена в себе».
Она сидела на диване, бледная, спокойная, но, по-видимому, была не в силах двинуться. Она протянула ему руку:
— Милый, я обидела тебя, это правда, и ты вправе сердиться на меня.
Жюльен никак не ожидал такого простого тона. Он чуть было тут же не выдал себя.
— Вы хотите от меня ручательства, мой друг? — добавила она, помолчав, в надежде, что он, может быть, прервёт это молчание. — Вы правы. Увезите меня, уедем в Лондон... Это меня погубит навеки, обесчестит... — Она решилась отнять руку у Жюльена, чтобы прикрыть ею глаза. Чувства скромности и женской стыдливости вдруг снова овладели этой душой. — Ну, вот, обесчестите меня, вот вам и ручательство.
«Вчера я был счастлив, потому что у меня хватило мужества обуздать себя», — подумал Жюльен. Помолчав немного, он совладал со своим сердцем настолько, что мог ответить ей ледяным тоном:
— Ну, допустим, что мы с вами уедем в Лондон; допустим, что вы, как вы изволили выразиться, обесчещены, — кто мне поручится, что вы будете любить меня, что моё присутствие в почтовой карете не станет вам вдруг ненавистным? Я не изверг, погубить вас в общественном мнении будет для меня только ещё одним новым несчастьем. Ведь не ваше положение в свете является препятствием. Всё горе в вашем собственном характере. Можете вы поручиться самой себе, что будете любить меня хотя бы неделю?
«Ах, если бы она любила меня неделю, всего-навсего неделю, — шептал про себя Жюльен, — я бы умер от счастья. Что мне до будущего, что мне вся моя жизнь? Это райское блаженство может начаться хоть сию минуту, стоит мне только захотеть. Это зависит только от меня!»
Матильда видела, что он задумался.
— Значит, я совсем недостойна вас? — промолвила она, беря его за руку.
Жюльен обнял и поцеловал её, но в тот же миг железная рука долга стиснула его сердце. «Если только она увидит, как я люблю её, я её потеряю». И, прежде чем высвободиться из её объятий, он постарался принять вид, достойный мужчины.
Весь этот день и все следующие он искусно скрывал свою безмерную радость; бывали минуты, когда он даже отказывал себе в блаженстве заключить её в свои объятия.
Но бывали минуты, когда, обезумев от счастья, он забывал всякие доводы благоразумия.
Когда-то Жюльен облюбовал укромное местечко в саду, — он забирался в густые заросли жимолости, где стояла лестница садовника, и, спрятавшись среди душистой зелени, следил за решётчатой ставней Матильды и оплакивал непостоянство своей возлюбленной. Рядом возвышался могучий дуб, и его широкий ствол скрывал Жюльена от нескромных взглядов.
