— Она хорошо работает? Эффективно?
— Очень хорошо. Безупречно.
И снова он ожидает большего. И снова это все.
Он не может заставить себя задать один вопрос: что происходит с сердцем такого одинокого мужчины, как ты, когда день за днем сидишь бок о бок в комнатке не больше тюремной камеры с женщиной, которая не только хорошо работает и безупречна, как миссис Нурдиен, но еще и женственна?
Потому что это главное впечатление, которое он вынес из встречи с миссис Нурдиен. Он называет ее женственной, потому что не находит лучшего слова: женственность, высшее воплощение женского, до такой степени, что она переходит в духовность. Каких усилий стоит мужчине, если он женат на такой женщине, каждый день преодолевать пространство между экзальтированными высотами женственности и земным телом женщины? Спать с таким созданием, обнимать ее, вдыхать ее запах и пробовать ее на вкус — что это сделало бы с душой? А быть с ней рядом весь день, ощущая ее малейшее движение, — уж не связан ли печальный ответ отца на тест доктора Шварца («Были ли для вас отношения с противоположным полом источником удовлетворения?» — «Нет») с тем, что на закате жизни он лицом к лицу столкнулся с такой красавицей, какой не знал прежде, и у него нет никакой надежды обладать ею?
Вопрос: зачем спрашивать, не влюбился ли его отец в миссис Нурдиен, когда он так явно влюбился в нее сам?
Недатированный фрагмент
Идея рассказа.
Какой-то человек, писатель, ведет дневник. Записывает туда мысли, идеи, значительные события.
В его жизни происходят перемены к худшему. «Плохой день», — записывает он в дневнике, не уточняя. «Плохой день… Плохой день…» — пишет он день за днем.
Ему надоедает называть каждый день плохим, и он решает просто помечать плохие дни звездочной, как некоторые люди (женщины) помечают красным крестиком в календаре дни, когда у них менструация, или как другие люди (мужчины, бабники) помечают буквой X свои победы.
Плохие дни множатся, звездочки начинают походить на рой мух.
Поэзия — если бы он мог писать стихи, — могла бы обнаружить корни его недуга, недуга, который расцветает пышным цветом в виде звездочек. Но источник поэзии в нем, кажется, иссяк.
Можно обратиться к прозе. Теоретически проза может выполнить ту же очистительную функцию, что и поэзия. Для прозы, как известно ему по опыту, требуется гораздо больше слов, чем для поэзии. Нет смысла начинать с прозой, если нет уверенности, что завтра будешь жив, чтобы продолжить ее писать.
Он играет с подобными мыслями — мыслью о поэзии, мыслью о прозе — это способ не писать.
На последних страницах дневника он составляет списки. Один из них озаглавлен «Способы покончить с собой». Левая колонка озаглавлена «Методы», правая — «Недостатки».
Из тех способов покончить с собой, которые он перечислил, он, по зрелом размышлении, выбирает утонуть, то есть поехать на машине однажды ночью в Фиш-Хук, припарковаться в пустынном конце пляжа, раздеться в автомобиле и надеть плавки (зачем?), пройти по песку (обязательно должна быть лунная ночь), броситься в волны и плыть в темноте, пока не кончатся силы, а потом предоставить все на волю судьбы.
Все его контакты с миром, кажется, происходят словно бы через какую-то пленку. Из-за этой пленки невозможно оплодотворение (его оплодотворение миром). Это интересная метафора, полная возможностей, но она никуда не ведет.
Недатированный фрагмент
Его отец вырос на ферме в Кару, где пил артезианскую воду с высоким содержанием фторида. От фторида его зубная эмаль стала коричневой и твердой, как камень. Он хвастался, что ему никогда не придется ходить к зубному. Потом, в середине жизни, зубы начали гнить, один за другим, и ему пришлось их все удалить.
Теперь, когда отцу за шестьдесят, у него проблемы с деснами. Образуются абсцессы, которые не заживают. Инфекция попадает в горло. Ему трудно глотать, говорить.
Сначала он идет к дантисту, затем к отоларингологу, который посылает его на рентген. Рентген обнаруживает, что у него раковая опухоль на гортани. Ему рекомендуют срочно оперироваться.
Он навещает отца в мужской палате в больнице Гроте Схур. На отце больничная пижама, в глазах страх. В слишком большой пижамной куртке он похож на птицу — кожа да кости.
— Это обычная операция, — успокаивает он отца. — Через несколько дней ты уже будешь дома.
— Ты объяснишь братьям? — с трудом шепчет отец.
— Я им позвоню.
— Миссис Нурдиен очень способная.
— Я уверен, что миссис Нурдиен очень способная. Не сомневаюсь, что она справится, пока ты не вернешься.
Больше сказать нечего. Он мог бы взять отца за руку и подержать ее, утешить его, внушить, что он не одинок, что его нежно любят. Но не делает этого. У них в семье было не принято — исключение составляли маленькие дети, которые еще слишком малы для «формирования», — не принято дотрагиваться до другого. И это еще не самое худшее. Если бы в этой критической ситуации он наплевал на привычки семьи и взял отца за руку — было бы правдой то, что символизирует бы этот жест? Любит ли он отца на самом деле? Отец действительно не одинок?
Он совершает долгую прогулку от больницы до Мейн-роуд. Потом — по Мейн-роуд до Ньюлендса. Завывает юго-восточный ветер, гоня мусор из канав. Он идет быстро, чувствуя, как упруга походка, как ровно бьется сердце. Больничный воздух все еще у него в легких, нужно выдохнуть, избавиться от него.
Когда на следующий день он приходит в палату, отец лежит, вытянувшись, на спине, грудь и горло в бинтах, из которых торчат трубки. Он похож на труп, труп старика.
Он подготовлен к этому зрелищу. Гортань, на которой была опухоль, пришлось удалить, говорит хирург, этого было не избежать. Отец больше не сможет нормально говорить. Однако в свое время, после того как заживет рана, ему сделают протез, который позволит голосовое общение. Более срочная задача — помешать раку распространиться, а это означает дальнейшее наблюдение плюс рентгенотерапия.
— Отец об этом знает? — спрашивает он хирурга. — Знает, что ему предстоит?
— Я пытался ему сказать, — отвечает хирург, — но не уверен, что до него дошло. Он в состоянии шока. Чего, разумеется, и следовало ожидать.
Он стоит над фигурой, лежащей на кровати.
— Я позвонил в «Акме», — сообщает он. — Поговорил с братьями и объяснил ситуацию.
Отец открывает глаза. Обычно он скептически относился к способности глаз выражать сложные чувства, но на этот раз он потрясен. Взгляд отца говорит о полном безразличии: безразличии к нему, безразличии к «Акме ауто», безразличии ко всему, кроме судьбы собственной души перед лицом вечности.
— Братья передают тебе привет, — продолжает он. — Желают скорейшего выздоровления. Говорят, чтобы ты не беспокоился: миссис Нурдиен будет оборонять крепость, пока ты не будешь готов вернуться.
