— В фактах… — повторил он, как будто это слово ему чем-то понравилось. — А в чем, по-вашему, могут заключаться факты?
— Возможно, в том, — сказал я, кладя руки на стол, — что под этой церковью находится склеп, в котором хранится оссуарий, привезенный сюда тамплиерами в начале четырнадцатого века. Причем этот оссуарий, по всей вероятности, содержит в себе их самое ценное сокровище и одновременно их самую жуткую тайну. Вам известно так же хорошо, как и мне, что в этом оссуарии лежит не что иное, как останки человека, изображение которого можно увидеть у вас в кабинете. — Я перевел взгляд на висевшее на стене распятие.
Священник задумчиво потер подбородок.
— Понятно… — сказал он. — И вы двое горите желанием сообщить об этом всему миру. Или я ошибаюсь?
— А есть какие-нибудь основания для того, чтобы этого не делать?
— В жизни иногда бывает так, что правда оказывается отнюдь не такой благотворной, какой ее обычно считают.
— Не такой благотворной для кого? Для людей или… для бизнеса?
— Бизнеса?
— Да, второго самого древнего бизнеса в мире — и, несомненно, самого выгодного. Я не знаю другого такого предприятия, основанного две тысячи лет назад, которое до сих пор бы функционировало.
Отец Диас, вопреки моим ожиданиям, не стал сердиться, а наоборот, даже слегка улыбнулся.
— Вы, похоже, не являетесь верующим.
— Я агностик.
— А-а, значит, вера у вас все-таки есть. — Священник развел руками.
— Я верю в то, что существует Бог, понять которого мне не дано. И я уверен в том, что понять этого Бога людям вообще невозможно, потому что иначе это был бы не Бог, а всего лишь порождение ограниченного человеческого интеллекта. Как воздух: если человек думает, что способен схватить его рукой, это уже не воздух.
— Вы, я смотрю, не раз размышляли над данным вопросом, — заметил отец Диас.
— У меня было много свободного времени… как и у любого из священников.
Моя последняя реплика прозвучала гораздо более язвительно, чем мне хотелось бы.
— А вы, вероятно, не испытываете особого уважения к католической церкви и ее представителям.
— Вы очень наблюдательны.
— Неужели вы так уверены в своей оценке этой организации, состоящей из сотен тысяч человек, которые в общем и целом стремятся творить добро?
— Интересно слышать подобные слова от человека, который скрывает правду о пропагандируемой им вере в подвале своей церкви.
Священник заерзал на стуле.
— Вы считаете, что это дает вам право осуждать меня?
— В отличие от вас, я не претендую на то, что владею истиной, и не пытаюсь учить людей, как им правильно жить. Но там, в склепе, я узнал, что ваши проповеди о смерти и воскресении Иисуса являются ложью и что вы в течение целых двадцати столетий скрывали правду только ради того, чтобы не лишиться своей… клиентуры.
Отец Диас поднялся со стула и, заложив руки за спину, подошел к окну. Он встал возле него так, чтобы солнечные лучи освещали его лицо.
— А что вы знаете о тамплиерах? — спросил священник, повернувшись к нам профилем.
Мы с Касси удивленно переглянулись.
Отец Диас, наблюдавший за нами краем глаза, задумчиво кивнул.
— Я расскажу вам одну историю, — сказал он, снова поворачиваясь к окну. — После того как Иерусалим был захвачен крестоносцами, некий Гуго Пайенский основал в 1118 году орден бедных рыарей Христа, целью которого являлась защита прибывающих в Иерусалим христианских паломников. Сразу же после создания этого ордена Гуго Пайенский добился для него разрешения расположиться на развалинах храма Соломона — там, где сейчас находится площадь мечетей, — с тайной надеждой найти в подвалах этих давным-давно превратившихся в руины построек какую-нибудь реликвию, которая подняла бы престиж нового ордена. К несчастью, после тщательных поисков тамплиеры обнаружили под легендарным иудейским храмом склеп, в котором находилось нечто такое, что вызвало у них огромную тревогу.
— Оссуарий, — с дрожью в голосе прошептала Кассандра.
— Вы легко можете себе представить, — продолжал священник, как будто бы не услышав реплику Кассандры, — какое огромное впечатление произвела столь неожиданная находка на этих богобоязненных людей. Ведь вся жизнь тамплиеров, которые слепо верили каждому слову, написанному в Библии, была неразрывно связана с христианской религией и с вооруженной борьбой за Святую Землю. В четырнадцатом стихе пятнадцатой главы первого послания апостола Павла к коринфянам однозначно сказано: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша».
Отец Диас сделал паузу и, посмотрев на нас, тяжело вздохнул.
— Они были так сильно поражены этой находкой, что в течение нескольких первых лет существования ордена отказывались принимать в него новых членов, и их орден очень долго состоял, как и в момент своего создания, лишь из девяти человек, — продолжил священник. — Им нужно было «переосмыслить» свою веру в Бога и Церковь. И тамплиеры, проникнувшись некоторыми философскими мыслями, позаимствованными ими из религиозных традиций жителей Иудеи и эзотерических культов, сумели сохранить свою веру и примириться с тем фактом, что Иисус не воскрес, — причем не отрицая его божественности.
— А как им это удалось? — спросил я. — При помощи семантических пируэтов?
Священник, к моему удивлению, с грустью посмотрел на меня.
— Вы считаете, что мы циники?
— Это сказали вы, а не я.
Отец Диас задумчиво провел ладонью по затылку.
— Упомянутые мной философские мысли, которые тамплиеры позаимствовали у жителей Иудеи, содержались большей частью в гностических евангелиях. Эти евангелия император Константин в 325 году на Никейском соборе не разрешил включить в Библию, а потому они не входят в ту Библию, которую мы знаем сегодня.
— Не понимаю. — Кассандра энергично покачала головой. — Гностические евангелия? Император Константин? Библия, которую мы знаем сегодня? А что, была и какая-то другая Библия?
— Дело в том, сеньорита, что до Никейского собора не существовало книги, которую можно было бы назвать Библией. Только после того как Константин решил провозгласить христианство официальной религией своей империи, были собраны некоторые из текстов, написанные пророками и мучениками, и затем их — под руководством этого императора — собрали в одну книгу, которую стали называть Новым Заветом.
— Это сделал римский император? — недоверчиво спросила Кассандра.
— Именно так. Выслушав мнения своих советников и священников, он решил, какие евангелия нужно включить в Библию, а какие следует не только не включать, но и запретить как еретические. Разве вам никогда не казалось странным, что апостолов было тринадцать, а евангелий в Библии — только четыре?
