Я отошел от старика.
– Земля! – крикнул вдруг штурман.
Я поднял бинокль и стал смотреть, куда он показал.
Не сразу отыскал узенькую зубчатую полоску.
Невероятное зрение у алеутов. Какими-то неуловимыми, им одним известными приметами на воде и на небе руководствуются эти люди океана, отыскивают верный путь среди волн.
Все сразу повеселели. Смеялись над стариком и его верой в непогрешимость косаток. Старик уже и сам улыбался сквозь слезы.
Мы вышли прямо назад на остров Беринг.
Косатки отстали от нас за несколько километров до берега. Топлива хватило как раз.
Через день мы все опять собрались на катере и совершили путешествие на Медный быстро и без всяких приключений. Косатки опять носились, играя, вокруг нас. Теперь даже старик их не боялся.
* * *
Остров Медный гораздо меньше острова Беринга: всего пятьдесят километров длиной, от трех до шести километров шириной. Населения здесь 150 человек, из них 35 промышленников. Здесь песцы голубей наших беринговских и больше котиковых лежбищ. И еще живет морской зверь, какого нигде не увидишь. Он-то меня больше всего и привлекал.
Зверь этот держится у северо-западной оконечности острова, и увидеть его можно только при северо-западном ветре – норд-весте.
Я дожидался норд-веста, сел с алеутами в шлюпку и поехал вдоль берега.
Берега Медного – в недоступных, грозных скалах. Из глубоких падей между горами вечно дуют сильнейшие ветры. Его мысы опоясаны далеко уходящими в море рифами, и на них, ни на минуту не смолкая, ревут гривастые буруны.
На протяжении многих километров берег непроходим: каменные кручи обрываются прямо в море. Алеуты, как кошки, карабкаются по ним, но непривычный человек пусть лучше и не пробует: сейчас же закружится голова – и гибель.
Мы долго в шлюпке подымались на север от селения Преображенского вдоль восточного берега острова. Я не мог оторвать глаз от причудливых очертаний изгрызенных водой скал. Алеуты рассказывали, что к югу от селения берег еще интересней.
Там вечно падающая высокая скала – Тизиков камень. Буруны выбили в нем большое углубление, и когда проезжаешь там в шлюпке, кажется: вот-вот на тебя рухнет громадный камень.
Там в скалах большая Говорушечья пещера. В ней человека оглушает хор тысячи крикливых чаек-говорушек. А рядом в скале щель – Говорящая пещера. Нахлынет волна, сожмет в пещере воздух, отхлынет, и из щели с выстрелом вырывается воздух. В шторм не подходи близко – беспрерывно грохочет гром.
У северо-западной оконечности острова шлюпка причалила к берегу. Я прошел вперед, взобрался на скалу и в подзорную трубу стал внимательно осматривать море.
Остров кончается высоким разорванным мысом – тремя громадными острыми камнями. Поблизости от камня в волнах я заметил первого зверя.
Из воды высунулась толстомордая голова, похожая на тюленя, поглядела во все стороны, понюхала воздух.
Ветер дул с моря на берег, и зверь не мог меня зачуять. Показалась длинная гибкая спина. Зверь высунулся из воды по пояс. Стоял по-человечьи на задних лапах. Ростом он был с большого тюленя, но вытянутым телом напоминал резиновую кишку.
В коротеньких передних лапах он держал детеныша, бережно прижимая его к груди. Мать с ребенком. Поплавала взад и вперед, положила ребенка на волну, как на постель, и скрылась. Лежит маленький на воде, трепыхается, барахтается. Верно, боится, не умеет еще плавать.
Гоп! – мать вынырнула рядом и легла на спину. Малыш сейчас же поймал ее за шею и уселся у нее на животе. Покачивается на волнах, как в лодке.
Мать лежит на спине. В лапах у нее охапка каких-то шариков, вроде серых яблок. Чуть разглядел в трубу – репка – ежи морские. Мать выбрала одну, попробовала на зуб – и швырк в воду. Видно, плох, не понравился: без икры. Попробовала вторую репку – и ее туда же.
Третья хорошая оказалась, икряная. Мать раскусила и дала детенышу. Тот взял лапками, как обезьяна, сунул в рот и быстро-быстро с ней расправился. А мать уж новую ему дает.
Когда все репки вышли и малыш наелся, мать принялась играть с ним.
Гоп! – как руками подкинула его передними лапами. Малыш перевернулся в воздухе и упал к ней на грудь.
Гоп! – подбросила опять. Так и кажется, заливаются оба смехом, шалят, как люди.
Подальше еще такой же зверь вынырнул, дальше еще и еще.
Мне повезло. Мало кто из ученых своими глазами видел живой редкостную морскую выдру – камчатского бобра. Я видел их полсотни сразу и долго любовался их играми с детенышами.
Недаром алеуты считают морского бобра человеком. Очень уж, говорят, детей своих любит. Плачет тоже слезами. С палкой к нему не подходи: лапами ухватится за нее и не даст ударить…
С 1925 года на морских бобров объявлен запуск – полный запрет охоты. До 1935 года они будут жить под охраной закона, и никто не смеет их тревожить.
Когда-то их были тысячи здесь, на Медном и на острове Беринга. Их всех перебили поголовно. Еще немножко, и они исчезли бы с лица земли, как исчезла морская корова.
На острове Беринга так до сих пор и нет ни одного. Сюда, на Медный, они приплыли с мыса Лопатка на Камчатке: там как-то случайно сохранилось их голов триста. Но здесь, на Медном, по нашим тщательным подсчетам, их штук семьсот. Это значит: семьсот штук во всем свете. Я пожил на Медном с неделю. Проверил котиковые лежбища, посмотрел, как ваньки тут живут. Все то же, что и у нас, только ванек здесь всего голов восемьсот, а котиков богато: тысяч двенадцать.
Завтра отправляюсь назад на остров Беринга.
21 июня – 20 июля
Остров Беринга
Вот когда настало трудное время для ванек. В каждой норе полно детей. Мать от них ни шагу, и, значит, корми ее, да посытней, чтобы молока хватило сосункам. А через три недели после рождения щенятам мало становится материнского молока, надо их всех мясом подкармливать.
Вот и бегает ванька на охоту, с ног сбился.
Штормов, как назло, нет, бурун не сильный, и мало выносит поживы на лайду. Где напастись мяса на всю ораву? Здорово приходится ловчиться ваньке, чтобы заткнуть голодные рты: где птенцов переловить, где яйца у чаек украсть, а то и к котикам на лежбище забежать.
А на лежбище сейчас страшновато: на камнях лежат сильные, сердитые секачи и зорко сторожат, чтобы никто не заходил в их владения. Сунется сосед – хозяин сразу в драку.
Дело в том, что вот уже несколько дней, как появились матки. Вокруг каждого секача их где одна, где две, где десять, а где и семьдесят, и у каждой по маленькому, беспомощному черному котику.
Новорожденные котики плавать не умеют, да и на суше без ног не больно ловко ползать. Матери не очень-то о них заботятся: покормят и уж глядят, как бы улизнуть в воду. Потихоньку от секача удирают: увидит – беда. Цап зубами и швырнет через себя, как щенка, – лежи смирно! Строгие очень папаши. Зато уж если матка доберется незаметно до воды – прощай суток на двое, на трое. Махнет за треской в океан километров за триста, там и кормится.
