Она понимала, что Александр искренне беспокоится за нее и за Рашида. И при этом она продолжала молиться, так как чувствовала, что в его словах не все гладко.
И тут ей все стало понятно. Она ясно увидела, что стояло за его беспокойством, потому что Дух, живущий в ней, открыл ей это. Не все было потеряно. Для Бога нет ничего невозможного. Даже приближающаяся смерть не может лишить Его тех, кто принадлежит Ему… И Юлия может стать одним из чад Божьих. А если бы Хадасса ушла из дома прямо сейчас, она бы бросила Юлию именно в тот момент, когда та нуждается в ней больше всего.
О Господи Боже, прости мне мои сомнения, укрепи Твой Дух, живущий во мне, чтобы я могла исполнить Твою волю здесь. Помоги мне не полагаться только на собственное понимание или на мнение Александра.
После этой молитвы Хадасса уже осознавала, что Александр не понял, какие невидимые силы стоят за всем тем, что он пытался сделать. Он не видел ни семян сорняков, ни темных сил, ни коварного врага, который диктовал ему слова, сеявшие в ней сомнения и ослаблявшие ее.
Эти силы могли добиться своего. Едва не добились. Но, по Божьей благодати, безграничной и великой, Хадасса снова заняла свое место возле постели Юлии, славя Бога за Его защиту.
* * *
Вошла Лавиния с подносом, на котором была разложена еда. Она посмотрела на нетронутую еду, которую она приносила еще днем, и взглянула на Азарь.
— Тебе не понравилось, как было приготовлено, моя госпожа?
— Нет, я знаю, что все сделано превосходно, Лавиния, только, пожалуйста, унеси эти подносы. Я пошлю кого-нибудь, когда буду готова. — Служанка тут же сделала все, как ее попросили, поняв, что госпожа Азарь будет поститься и молиться, пока Юлия не умрет. Потом Лавиния пришла за вторым подносом.
— Может, принести вина, моя госпожа?
— Сосуда с холодной водой из фонтана будет достаточно.
Лавиния ушла и вернулась с тем, что просила Азарь.
— Спасибо, Лавиния. — Хадасса опустила в воду кусок чистой материи и отжала его. Потом она осторожно обмыла Юлии лицо. Юлия не пошевелилась.
Марк пришел в покои сестры на следующий день. Хадасса встала, уступая ему место, и он сел возле постели. Он выглядел погруженным в свои мысли, и Хадассе было интересно, о чем он думает: о том, о чем они говорили с Ездрой Барьяхином, или о чем-то еще. Марк взял безжизненную руку сестры в свои руки и вгляделся в лицо Юлии. Когда он заговорил, Хадасса поняла, что он обращается уже к ней.
— Юлий сказал, что мама отказывается есть. Просто сидит на балконе с закрытыми глазами. Он говорит, что не знает, то ли она молится и постится, то ли просто без сознания. — Марк опустил голову. — Мой Бог, — произнес он голосом, полным боли, — неужели я потеряю их обеих одновременно?
На глазах Хадассы заблестели слезы, потому что его лицо было отмечено горем и бесконечной усталостью. Ей стало его безумно жалко.
— Не нужно терять надежды, мой господин.
Она говорила совершенно искренне, но ее слова в этой тихой комнате, где в постели неподвижно лежала Юлия, прозвучали как-то неестественно.
— Надежды… — глухо произнес Марк. — Я думал, что обрел надежду, но теперь ничего не знаю. — Склонившись, он нежно провел по темным волосам, раскинувшимся по подушке. Потом он медленно встал, наклонился и поцеловал Юлию в лоб. — Пошли за мной, если будут какие-то перемены.
Хадасса снова села возле постели Юлии.
51Марк вошел в спальню Юлии, когда утренние солнечные лучи осветили стены комнаты. Хадасса взглянула на него и заметила, какое у него бледное и напряженное лицо. Она встала со своего места возле постели Юлии, чтобы он мог сесть рядом с сестрой.
— Никаких изменений? — спросил он.
— Нет, мой господин.
— Прошло уже три дня, — мрачно сказал он. — Пожалуйста, Азарь, поговори с моей мамой. Она по-прежнему не хочет ничего есть и большую часть ночи не спит. Я боюсь за нее. У нее просто не хватит сил, чтобы поститься.
— Я помолюсь вместе с ней, мой господин. — Больше Хадасса ничего делать не будет, потому что, если Феба почувствовала, что Бог призвал ее поститься и молиться, значит, так тому и быть. Марк устало сел. Хадасса почувствовала, как ему тяжело, и опустила руку ему на плечо, слегка сжав плечо своей ладонью. — Доверься Господу, Марк. Мы все в Его власти, и Он все делает во благо.
— Во мне нет твоей веры, Азарь.
— В тебе достаточно веры.
Он протянул к ней руку, но она отошла от него. Он смотрел, как она, хромая, направилась к двери и вышла. Чувствуя себя совершенно подавленным, он положил локти на край постели. Охватив голову руками, он запустил пальцы в волосы.
«Иисус…» — прошептал он, но больше никакие слова на ум не приходили. «Иисус…» Он так устал и упал духом, что у него уже не было сил не только молиться, но и вообще о чем-то думать. За те три дня, что Юлия пребывала в таком состоянии, его мать тоже, судя по всему, угасала. В любой момент он мог потерять их обеих, и эта мысль была ему невыносима.
«Иисус…» — снова воскликнуло его сердце.
* * *
С балкона в покои подул легкий ветерок, который, подобно нежному шепоту, коснулся бровей Юлии. Почувствовав это дуновение, Юлия вдохнула его, повернув к нему голову. Открыв глаза, она увидела Марка сидящим возле ее постели, опустив голову на руки. Глядя на него, она поняла, что он глубоко подавлен, и слабым движением протянула руку и прикоснулась к нему, желая как-то его утешить. Марк слегка вздрогнул и поднял голову.
— Юлия, — прошептал он, не сводя с нее глаз.
— Я так рада, что ты вернулся, — тихо сказала она. Марк схватил ее руку и стал нежно целовать ее пальцы. Из ее глаз полились слезы, она едва различала его лицо. В нем снова проснулась любовь к ней. О Боже, Марк любит ее!
Легкий ветерок снова коснулся ее лица. Юлия чувствовала в себе такую слабость и легкость, что ей казалось, что этот ветерок вот-вот подхватит ее и понесет, как осенний лист. Но она еще не была готова к этому. Ей было страшно при мысли о том, куда он ее может унести. У нее было такое ощущение, что на нее надвигалась какая-то тягостная тьма, а тяжесть в сердце по-прежнему ее не оставляла.
— Я хочу у тебя за все попросить прощения, Марк, — прошептала она.
— Я знаю. Я прощаю тебя, Юлия. Я все простил тебе.
— О, если бы это было так просто.
— Это действительно просто, хорошая моя. Ты послушай меня, Юлия. Я совершил столько глупостей, и сейчас мне нужно столько тебе сказать. — А времени осталось так мало. — Ты помнишь, как Хадасса часто рассказывала тебе истории? И вот сейчас я хочу рассказать тебе историю, мою историю. — И Марк начал рассказывать ей, начав с тех дней Риме, когда в течение года империей правили три императора, а половина его друзей погибла. Он рассказывал о своей жажде удовольствий, о своих многочисленных любовных похождениях, о бесконечных пирах, попойках, зрелищах — обо всем, к чему он тогда стремился, чем наслаждался. Он жил по принципу: «Ешь, пей и веселись, ибо завтра мы все умрем». Но ничто из этого не приносило ему удовлетворения, ничто не заполняло в нем болезненную пустоту.
