комментируя один из афоризмов «Воли к власти» Ф. Ницше: «Сущность ценности покоится на том, что она – точка зрения»; «Точка зрения, взгляд-на, кругозор – все это подразумевает здесь зрение и видение в том смысле, в каком предопределено оно было греками, но только прошло весь путь преобразования идеи (idea) от siSog’a до perception» (Хайдеггер М. Слова Ницше «Бог мертв» ⁄ Пер. А.В. Михайлова // Вопросы философии. 1990. № 7. С. 153).
Определение героя как «смертного человека» теоретически принципиально для Бахтина. Как выше уже указано, философские искания Бахтина шли в направлении снятия противоречия между идеями «ценности» и «жизни», в терминах же философии XX века – между «объективирующим» и «экзистенциальным» подходами к миру. Разрешение этой глобальной философской задачи было для Бахтина неотделимо от построения общей эстетики; при этом художественный образ виделся ему ареной напряженной борьбы между динамическим жизненным содержанием и сковывающим принципом формы. Л. Пумпянский записал со слов Бахтина: «Проблема эстетики и заключается в том, чтобы объяснить, как можно так (т. е. с помощью формы. – Н.Б.) парализовать мир» (БП. С. 234; см. также нашу статью: Эстетика М. Бахтина как логика формы // Fifth International Bakhtin Conference, 15–19 July 1991. Synopses of Papers. Manchester, 1991. P. 77–83). Героя, как жизнь оформленную, Бахтин потому философски сопрягал с идеей смерти: «Смерть – форма эстетического завершения личности»; «тона реквиема звучат на протяжении всего жизненного пути воплощенного героя» и т. п. (ЭТ, 115). Идея связи формы и смерти непосредственно восходит к Г. Зиммелю, который писал: «Смерть ограничивает, т. е. оформляет нашу жизнь далеко не только в последний час; напротив, являясь формальным моментом всей нашей жизни, она окрашивает и все ее содержание» («К вопросу о метафизике смерти» // Логос. 1910. Кн. 2. С. 36; о связи представлений Бахтина с воззрениями Зиммеля см. также: Николаев Н.И. ЛБП. Указ. рук. С. 1). В синкретической концепции Бахтина эстетическая категория «героя» в точности соответствует философскому понятию «другого»; потому в ней смерть оказывается возможной лишь для «другого» и не в состоянии стать в принципе фактом внутренней, «моей» жизни. Это – интуиция экзистенциальной философии, и в разных выражениях она неоднократно декларируется Н. Бердяевым (ср.: «Смерть существует лишь в мире объектов». (Бердяев Н. Я и мир объектов. Париж, 1934. С. 184); «Смерть изнутри и духовно совсем иное значит, чем извне, как факт природного мира. (…) Внутренне, духовно, мистически смерти нет (…).». (Бердяев Н. Философия свободного духа. Париж, б. г. С. 270)). О том же, исходя из психологических соображений, писал Ал-др Ив. Введенский, чьи лекции Бахтин слушал в Петербургском университете; так, размышляя о познании «своей» и «чужой» душевной жизни, Введенский заявлял: «Несмотря на все наши усилия, мы никогда не можем вообразить наше духовное существование, т. е. существование нашей духовной личности, самого нашего Я, вполне прекратившимся» (Введенский А.И. Психология без всякой метафизики. Пг., 1917. С. 160–161).
2 «Смысл» как термин философской эстетики Бахтина соотнесен в ней с «героем», а следовательно, с «ценностью». Действительно, в «Авторе и герое…» есть раздел «Смысловое целое героя», где Бахтин выстраивает закономерную цепочку «эстетических ценностей», возникающих на основе различных принципов оформления действительности. Ср. также предельное сближение «идеи» и «героя» в «Проблемах поэтики Достоевского», фактически являющееся олицетворением «идеи». Вынесение «смыслов» героев в особый «ценностный» мир соответствует основным представлениям Баденской школы. Так, согласно Риккерту «смыслы» образуют «среднее царство между психическим бытием и трансцендентным предметом», и это царство относится к сфере ценности (Риккерт Г. Два пути теории познания // Новые идеи в философии. СПб., 1912–1914. Сб. 7. С. 29, 46). И хотя Риккерт в основном рассуждает в русле гносеологии, он не исключает из своих построений жизнь и искусство: говоря о долженствовании ценности, создаваемой актом суждения, философ замечает, что познание тем самым «в известном смысле уравнивается как с этическим, так и с эстетическим отношениями, которые означают тоже такого же рода активное действие» (там же. С. 70). Художественный мир не есть объективная действительность, но вместе с тем и не порождение субъективного авторского произвола; чем же он является? – неким особым бытием, включающим как объективный, так и субъективный моменты, а кроме того, обладающим характером некоего идеала, долженствования. Представления о действительности долженствования, ценностной действительности, были развиты именно Баденской неокантианской школой.
3 «Архитектоника» принадлежит к числу терминов философии Канта, (см.: Сотонин К. Словарь терминов Канта. Казань, 1913. С. 13–14). У Канта «архитектоника» означает «искусство системы». С другой стороны, понятие архитектоники – важнейшее для эстетики философа и скульптора А. Гильдебранда, чье имя Бахтин упоминает в «Авторе и герое…». Гильдебранд, отправляясь от своего опыта ваятеля, развил учение о художественной форме, главный момент которого – различение «формы воздействия» и «формы бытия»: «форма воздействия» конструируется художником на основе природных форм через их «архитектоническое» упорядочение. Создатель «импрессивной» эстетики, Гильдебранд основным фактором, влияющим на впечатление от произведения искусства, считал точку зрения, положение наблюдателя по отношению к художественному предмету; «архитектонический строй» произведения организуется творцом в расчете на созерцателя. Представление Бахтина о соотнесенности художественных элементов произведения с тем или иным личностным «центром» (в частности, центром видения) и о возникающей при этом архитектонической структуре произведения, как кажется, близко интуициям Гильденбранда: образ человека в пространстве, по Бахтину, – это образ пластический, скульптурный (см. главу «Пространственная форма героя» настоящего трактата). Но понятие архитектоники для Бахтина еще более принципиально: это и категория бахтинской онтологии. «Архитектонический» характер нравственного бытия проявляется в обусловленности картины мира бытийственным местоположением и интенцией наблюдателя: бытие раскрывается в двух модусах – внутреннем и внешнем. Именно в силу особой важности идеи «архитектонического» бытия для взглядов Бахтина американские исследователи творчества русского мыслителя дали гипотетическое название «Архитектоника ответственности» задуманной Бахтиным философской системе (см.: Clark К., Holquist М. Mikhail Bakhtin. Cambridge (Mass.); London, 1984).
4 «Задание» и «данность» – пара категорий, ключевых для системы Г. Когена, главы Марбургской неокантианской школы. Философия Когена базируется на методологии математизированного естествознания, природа для Когена – это природа, вовлеченная в познавательный процесс. Поэтому вещь в себе Канта есть, в понимании Когена, «бесконечная цель, к которой мы стремимся», – вместе с тем, это то целое, которое является пределом отрывочных исследований (Cohen Н. Kant’s Theorie der Erfahrung, 1885. Цит. по: Лосский Н. Введение в философию. СПб., 1911. С. 224). Члены кружка Бахтина увлекались философией Когена, друг Бахтина, М. Каган, учился у Когена в Марбурге. Об атмосфере «русского когенианства» (Н.И. Николаев) см. книгу М. Холквиста и К. Кларк «Михаил Бахтин». С.Е Бочаров вспоминает о высказываниях Бахтина, свидетельствующих о высокой авторитетности в его глазах философии Когена.
