Книга Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

Тутошние дело знали туго, и проходы они особливо оставили — подумать что-то иное трудно, когда без предупреждений в лицо несётся бревно, утыканное кольями, и не вдоль несётся, а поперек тропы, ровно громадная детская качелька, и как в беспортошном детстве ты взмываешь вместе с тем бревном-качелькой, только не сидишь на нём, а висишь, нанизанный на шип толщиной с локоть, да и длиной такой же. Трое наглухо унеслись в далёкое туманное детство, четверых бревно просто сломало, да и в общем тоже выбросило из сурового настоящего. И ржач прилетел откуда-то спереди, из темноты. Издевательский гогот лужёной глотки и чьё-то рассудительное: «Не больше десяти дойдёт. Ну, может двенадцать», и так отчётливо прозвучал этот спокойный голос в каждом ухе неполной теперь сотни, что ватажники заозирались. Как будто вон за тем деревом стоит, поганец, да заклад на чужие головы ведёт. Здоровенная, длиннющая сосновая заточка, толщиной с руку, собрала на себя сразу троих, в щепы разбив щиты, а про то, каковы были плечи той рогатки, что спустила кол с привязи, даже думать жутко. И ведь не побежишь от смерти, сломя голову — вот что страшно! Пятеро побежали: трое лодыжки в ямах оставили, чисто жеребцы, четвёртый и пятый в ловушку угодили прямо посреди тропы, да так в раскопе на кольях и сгинули…

* * *

— По бокам идут, да постреливают из-за деревьев, — в бешенстве прошипел Медяк Сливе, едва вышли из чащобы. — Тут никаких щитов не хватит!

— Ещё двадцаточку положили, — угрюмо плюнул тот, бросив косой взгляд на Грюя.

Воевода точно спиной чуял… а может глаза на затылке открылись: бросил, щит, облапил обоих за плечи, прижал к себе, и чисто кот-мурлыка завелся у него в глотке, пророкотал:

— Вы придурки. Оба! С того мгновения, как золото нанимателя исчезло в наших сумах, мы обречены. Не те, так эти, но обниматься с Костлявой придётся. И только у меня есть в заначке достойная мена против старика и детей. Авось обменяют.

— А кто та баба, что в ладеечку бросили? — вдруг спросил Медяк, сощурившись.

— Кто много знает, умирает быстро, — Грюй растянул губы в улыбке, и краснобородого аж ознобом по спине протянуло, ровно плетью. Чуть зубы не лязгнули. — Шучу, дурень рыжий. Как вернёмся, по кругу блядищу пустим. Что останется — сменяем.

А когда на лысом взгорке ватажники увидели избы, недоумённо переглянулись. Это и есть застава? Вот так просто? Стоят избы посреди пустоши и никакой тебе крепостной стены, ни даже земляного холмика или рва?

— Это застава? Вот эти пустые и тихие дома — всамделишная застава?

Грюй поёжился — шерсть под доспехом дыбом встала. Всё, что знал о битвах, сражениях, осадах, взятии крепостей, мурашками оторопи вылезло на тело. На этом проклятом острове всё непросто, всё встало с ног на голову — полста подстреленных, поломанных, пронзённых, оставшихся в лесу и на поляне криком кричат из палат Небесного Воителя: «Не лезь туда! Перещёлкают, ровно куропаток!» Да, всё верно, могут и перещёлкать, да собственно, уже щёлкают, но если мечта одним прекрасным днём найти обиталище того ублюдка с ледяным взглядом несколько лет не даёт в душе остыть жажде мести, ноги сами не отвернут назад. Взглядом воеводы окидываешь местность, колючий глаз разом выхватывает невеликие размеры полян — как раз достать стрелой середину пустоши из любого места чащи, а про те чащобы и подумать жутко, не то что соваться туда. Даже мысли вязнут, про ноги уж и говорить нечего. И холодок инеем выстилает нутро, аж печка захлёбывается, та самая, что полыхает в душе местью. Не хватает её уже.

— Всё сжечь. На дом отряжаю по два человека. Подпирать двери, выносить окна и поджигать. Внутрь не входить. Если узнаю, что кто-то сделал по-своему и пошарил в дому… а ничего ему не сделаю. Боюсь, наказывать будет некого. Всем остальным ждать.

Ватажники зароптали, не прошерстить дома? А добыча?

— Недоумки! Перережут, как баранов, не успеете даже голову повернуть в нужную сторону. Всё ясно?

Глухо загомонили. Ясно. Нельзя оставлять за спиной угрозу.

Три пары поджигателей шли, закрывшись щитами со всех сторон: по одному висело на спинах, ещё по два каждый держал в руках и вроде даже подойти удалось — стрелы не свистели, земля не отверзалась — вот они, крылечки, пора отворять створки светочей и лить масло на стены, но в самое последнее мгновение случилось то, чего никто и не ожидал и в то же время с испугом ждали чего-то подобного. Вспыхнуло справа, полыхнуло слева, в ночное небо Скалистого улетели истошные крики, и в разные стороны разнесло двуногие костры, блажащие хриплыми голосами.

— Эй, на ладье, — прилетело откуда-то из домов. — К досмотру готовы?

— Тварёныш! — Грюй выхватил лук, одним мощным рывком до скрипа согнул плечи и отпустил стрелу на голос, но не успела оперённая смерть прошить чёрное небо, где-то рядом, в шаге, раздался отвратительный влажный треск. Ватажник в шаге от Грюя мешком осел наземь с убийственным древком в правом глазу, и не успела отгреметь при падении справа, где-то совсем близко — протяни руку и достанешь — знакомый голос поцокал:

— Ну-ну… хлебушком в чарку — оно, конечно, вернее выходит.

Грюй, зарычав, оглянулся. Непроходимый бурелом.

— Ждали, ублюдки, — двое, что ходили поджигать и единственные остались целы, подбежали со всех ног сами не свои. — Только подошли — они шасть из-под крыльца, один плескал чем-то, второй светоч бросал. И не один раз плескали — два! Второй после светоча. И щиты не помогли.

— Слушай меня, — рявкнул воевода спесяевских, — Со всех ног бежим вперёд! Двумя отрядами! От дома к дому! Жечь! Не дробиться! В одиночные схватки не вступать. Даже теперь нас вдвое больше заставных! Повторяю, в рукопашную один на один не вязаться! Около домов не задерживаться. Пошли!

В летних травах, волнами катающих белесый блеск из края в край, пошёл странный прибой. Лязговитый, орущий и топотливый. Прячась за щитами, спесяевские человеческой рысью с опаской неслись вперёд. Ждали «подарков», против собственной воли шептали про себя: «Давай, давай! Только в щит» и дожидались. Не всегда в щит, здесь и там соратники падали под ноги, стрелы летели со всех сторон, порой ватажникам казалось, что смерть сходит с тетив заставных даже снизу. Медяк собственными глазами видел в ком-то сразу три стрелы.

— Щиты! — рявкнул краснобородый, первым подбежавший к дому.

Ватажники, точно рыба, сбившись в плотный косяк, за мгновение обросли деревянной чешуёй, в которую немедленно впились хищные жала стрел.

— Давай! — крикнул Медяк. — Шевелись, отродье!

Один из соратников швырнул внутрь глиняную питейку с выдержанной брагой, шваркнул об пол светоч, и краснобородый тут же закрыл дверь, подперев лесиной, поднятой в лесу. Выбили окна, и собранно, с острасткой перебежали в деревянной чешуе к следующему дому.

Стрелы продолжали лететь со всех стороны и, несмотря на щиты, находили себе жертв. Безудержного смертоносного ливня с неба больше не было, но едва лишь кто-то из ватажников, зазевавшись, приоткрывался, один-два смертоносных подарочка от заставных немедленно дырявили беднягу. Когда заполыхали все дома, с десяток налётчиков остался на взгорке, но говорят же: «Ничто не может длиться вечно» — там, впереди, разгоняя ночную темень, убежавшую от пожарищ, один за другим вспыхнули светочи. Десятка два. И прилетел чей-то звонкий голос:

— Так как, досматриваться будем?

Ему ответил торжествующий рёв спесяевских. Наконец-то! Враг во плоти, живой, на двух ногах, видимый и осязаемый, которого можно схватить за горло и вспороть брюхо!

— Братва! — Грюй вскинул меч и щит над головой, — мы сожгли их дома! Им больше некуда вернуться! Эти придурки даже не догадались поднять крепостную стену! Понадеялись на хитрые леса да поляны с подарочками! А, кстати, так себе подарочки! Правильно я говорю? Мы ведь здесь!

И если бы создали боги птиц, слепых да глухих, даже те с деревьев поснимались бы от рёва грюевских.

— Где-то там, впереди в ужасе бегут их бабы да детей тащат, — Грюй простёр меч в сторону светочей. — И поди от испуга между ног у наших красавиц так сжалось, не просунешь! Но когда мы их догоним, вы покажете тутошним курам, что такое вольный человек! Вот визгу-то будет! За мной!

Гремя и грохоча, изрыгая проклятия и просто истошный вой победителя, на заставных понеслась лавина, забранная деревянной чешуёй. Налётчики ждали жестокой сшибки, встречного рывка, такого