Книга Принц Модильяни - Анджело Лонгони

– Амедео, у тебя есть вести от Жанны?

– Она чувствует себя намного лучше.

– Когда ты к ней вернешься?

– Я не думаю возвращаться в Ниццу… Она сама приедет сюда. Збо заставляет меня много работать.

– Поверь, я как никто это знаю.

Я терпеливо ей улыбаюсь.

– Ты устала? Хочешь немного отдохнуть?

– Я хочу пить.

Я откладываю кисти, наливаю ей в стакан лимонад, приготовленный Ханкой, и смотрю, как она осторожно пьет маленькими глотками. Я пишу ее портреты, она любезно согласилась позировать мне – практически беспрерывно. Мы постоянно находимся в компании друг друга.

– У тебя есть вести с фронта?

– Амедео, я перестала ждать.

Мы замолкаем. Я бы хотел, чтобы это было воспринято не как замешательство с моей стороны, а, наоборот, как форма уважения.

Луния Чеховская давно живет в доме Зборовских – с тех пор как ее муж Казимир отправился на фронт. Отсутствие новостей – как плохих, так и хороших – обычно означает, что родных людей постигла участь пропавших без вести; это касается как ее мужа, так и моего друга Поля Александра.

Так мы и проводим время: я – за мольбертом, она – позируя на стуле.

– Я лишена возможности прийти на могилу мужа, чтобы почтить его память, – но я многому учусь благодаря этой боли. Поначалу я была измучена страданиями и ждала, что мне станет лучше. Теперь я поняла, что нет определенного срока, чтобы справиться с этим. Важно продолжать любить, даже свою боль.

Пока она говорит, на какое-то время в моих глазах происходит смена образов – вместо Лунии я вижу Жанну. Я представляю себе ее в подобной ситуации.

– Я пока еще не поняла, какой должна быть правильная реакция на горе. Возможно, нет другого выхода, кроме как продолжать жить. Поначалу мне было очень плохо, меня рвало, я не могла дышать, я падала в обморок. Теперь я поняла, что со мной осталась своего рода аура моего мужа, которая постоянно наполняет меня воспоминаниями. Иногда я разговариваю с ним, как будто он жив.

Я слушаю ее молча, потому что ее слова не нуждаются в банальных комментариях.

– Я почувствовала, что Казимир мертв, когда сидела на скамейке в Люксембургском саду. Я была одна, на улице было тепло и ясно, светило солнце, мне было хорошо. Вокруг меня все сияло. Внезапно я почувствовала острую боль из-за конфликта между красотой и гармонией, в которые я была погружена, и войной. Словно удар в сердце. Я остро почувствовала свое одиночество и чудовищную, коллективную боль войны. Мне больше не было необходимости ждать вестей. Я уже знала. Казимир мертв.

Во время моего прошлого пребывания в этом доме Луния подружилась с Жанной, и между ними возникло чувство солидарности. Они обе – мягкие, глубокие; познакомившись, они научились ценить и уважать друг друга. Луния всегда отзывается о Жанне как об умной девушке, измученной глупыми, невежественными родителями, которые неверно истолковывают христианство.

– Жанна – боец, с великим чувством справедливости. Не переживай, она справится со своими матерью и отцом.

Я уже понял намерение Лунии – все время ставить между нами Жанну. Те близкие отношения, которые возникли между нами в этот период, отличаются чем-то, что не подобает мужчине, только что ставшим отцом, и только что овдовевшей женщине. Эмоциональная дистанция, которую мы с Лунией сохраняем, – это не морализм, а скорее защита взаимных чувств радости и боли. Однако я чувствую, что меня привлекает Луния и та близость, которая между нами установилась. Для нее это тоже так. И она настолько откровенна, что признает это.

– Амедео, меня пугают эти сеансы позирования. Ты пишешь – и смотришь на меня особым образом, это ненормально.

– Правда?

– Не удивляйся тому, что я тебе говорю; я знаю, что ты так поступаешь ненамеренно. Но это происходит внутри меня, независимо от моего желания.

– Поясни?

– Ты смотришь на меня – и пишешь. Результат на холсте – это трансформация моего образа, это то, что ты видишь во мне.

– Конечно.

– Но это не так. Ты видишь во мне что-то такое, чего не было бы без твоего присутствия. Понимаешь? Ты видишь меня такой, какая я есть, потому что именно ты пишешь меня.

– Ты хочешь сказать, что ты – это не ты, когда я тебя пишу?

– Не совсем. Скорее, я на твоем холсте – намного больше того, чем являюсь на самом деле. Твое присутствие усиливает мои черты.

– Полагаю, это комплимент.

– Да, к сожалению.

Больше нечего добавить. Я просто смущен этой откровенностью.

Луния – очень деликатная. Она способна меня успокоить и придать моим дням безмятежность.

Я провожу с ней большую часть своего времени и не желаю ничего другого. По вечерам мы посвящаем несколько часов общению со Збо и Ханкой, а утром снова приступаем к работе.

Эти сеансы позирования постепенно превратились в поток размышлений без цензуры. Мы обнажаем свои души, даже ни разу не прикоснувшись друг к другу. Луния – прекрасна, и я уверен, что она очень эротична, но я не вправе заходить так далеко. Меня сдерживает чувство уважения, которое я питаю к Жанне, к горю Лунии и к дружбе между Жанной и Лунией. Мысль о подобных отношениях сковывает двойной запрет: это предательство и любви и дружбы.