— Не надо, Ваша Милость.
— Хотите переговорить с ним здесь или внизу?
— Здесь, Ваша Милость.
Подойдя, мистер Коукс вполголоса напомнил Гарри, что о его предыдущем тюремном опыте присяжные не знают; о нем их известят только после того, как они вынесут свой вердикт, да и то лишь в том случае, если его признают виновным.
Возобновив допрос со стороны обвинения, мистер Паунд спросил:
— Вы сказали, что играли с мисс Лёбнер в какие-то игры. То, что вы спрятали ее одежду, тоже было такой игрой?
— Нет. Этого вообще не было. Ей никто не мешал уйти в любой момент.
С независимым видом покидая свидетельское место, Гарри и пары шагов еще не сделал, а Джейка уже как обварило отвращением, хлынувшим из ложи присяжных.
Когда его самого призвали давать показания, он был в отчаянии, чувствовал, что все рухнуло и спасения нет.
— Скажите, ваш приезд домой, — спросил его сэр Лайонель, — в тот день, двенадцатого июня, был запланирован?
— Нет. Я должен был прилететь на следующий день.
— Откуда прибыли?
— Из Монреаля.
— Что вы там делали?
— Ездил по семейным делам.
На уточняющие вопросы Джейк ответил, что присутствовал там на похоронах отца и, как требует того религиозная традиция, неделю вместе с родственниками соблюдал траур.
— Что произошло, когда вы вошли в дом?
— Боюсь, что я застал Штейна и мисс Лёбнер врасплох.
— Было ли по мисс Лёбнер видно, что она действует по принуждению?
— Нет. Определенно нет.
— В чем она была одета?
— Она была голая.
— Это ее смущало?
— Нисколько.
— Штейн предлагал вам эту девушку? Сказал ли он: «Хочешь ее? Она насчет этого сама не своя. Сделает все, что душе угодно».
— Нет. Не говорил.
— А потом что было?
— Она пришла ко мне в спальню с коньяком на подносе.
— По вашей просьбе?
— Нет, по собственному желанию.
— Вы с ней говорили о винтовке?
— Нет. Не говорил.
— Что происходило между вами в спальне?
— Она затеяла ласкать мой пенис, но я сказал ей, что устал. Что хочу принять ванну. И отослал ее вниз.
Далее Джейк сообщил, что, когда он проснулся и спустился в гостиную, было четыре утра.
— А почему проснулись? Услышали какие-то неприятные звуки внизу?
— Проснулся от головной боли. А снизу слышался смех. Стоны удовольствия. Больше ничего.
Сцену ссоры с Гарри из-за винтовки и седла с ходу проскочили. Про халат Джейк сказал, что не помнит, был он подпоясан или нет.
— Вы были все еще под впечатлением похорон?
— Совершенно верно.
— Как встретила вас внизу мисс Лёбнер?
Джейк помешкал. Закусил губу.
— Она крикнула: «Эй ты! Твой приятель говорит, черный ход не по его части, а ты что скажешь?»
— И что же вы ответили?
— Ответил какой-то дурацкой шуткой. Не помню.
— Что было потом?
— Сел на диван. Она села рядом.
— А потом что?
— Она принялась поглаживать мой пенис.
— А вы что делали?
— Ничего.
Повисла пауза.
— Я был усталый. Это расслабляло.
— Что произошло потом?
— Она перевозбудилась. Я остановил ее.
— А потом что?
— Она обиделась. Мы поссорились. Вдруг я почувствовал, что сыт всем этим по горло. И я настоял на том, чтобы она ушла.
— И что, вы грубо с ней обошлись?
— Вовсе не грубо. Ну, может, пихнул ее…
— И что было после этого?
— После этого она сказала: «Я тебя урою, мерзкий козел».
Рабочий день подошел к концу, и мистер Паунд отложил перекрестный допрос Херша на утро понедельника.
С тех самых пор, как они вместе предстали перед магистратским судом, Гарри начал отслаиваться и шелушиться, а теперь и вовсе облез. Кожи совсем не стало, сплошной оголенный нерв. Весь долгий мучительный уик-энд, почти совсем бессонный, Джейк то уходил, то снова возвращался в квартиру Руфи, где обосновался Гарри.
— Ты смотрел на меня так, будто я говна кусок, — сетовал Гарри. — Закончив давать показания, я на тебя, дружочек ты мой, глянул. Гляжу и по глазам вижу: ты такой же, как и все они. Гарри Штейн для вас все равно что кусок говна.
У Руфи, чьи ресурсы, изначально не бог весь какие великие, давно исчерпались, глаза постоянно были на мокром месте.
— Имейте в виду: если этого человека посадят за решетку, я буду ходить в черном весь срок, до самого дня, когда выпустят. И каждое утро вся в черном я буду стоять у вас под дверью.
— Так, может, меня и дома-то не будет, Руфь! Нас же, не ровен час, обоих в тюрьму упрячут.
— Я уже побыла раз вдовой. Не хочу больше! За что мне? Бог не допустит, чтобы я стала вдовой второй раз!
Гарри разваливался на части. Лицом стал темен, на губе выскочил герпес. То принимался поносить Джейка, угрожать ему, то вдруг успокаивался, являя светлую сторону натуры, страдающую душу. Настроение его ежеминутно менялось, и утомляло это несказанно.
— Если меня признают виновным, а тебя нет, я откажусь от теперешних показаний. Скажу, что это ты заставил меня трахнуть ее в зад.
— Но это же будет ложь, — устало отозвался Джейк.
— Ой, вы его только послушайте! Смотри какой! А ты там не врал?
— Врал. Как партизан на допросе.
— Ты что, с ней вовсе кайфа не словил?
— Словил, Гарри. Словил.
Тут Гарри вдруг заговорил фальцетом:
— Она и впрямь вам положила руку на хер?? Ой, положила, положила, Ваше Гнуснейшество! Это ведь так расслабляет! — Расслабляет это, да? Очень это расслабляет?
— Гарри, умоляю, заткнись.
Но когда Джейк приуныл окончательно, Гарри без всякой злобы вдруг говорит:
— Ладно тебе, кореш, не переживай. Для тебя завтра все это кончится.
— С чего ты взял?
— В конечном счете значение в этой стране имеет только класс, каста, социальный уровень. А черного сословия в нашем деле двое. Я да Ингрид. — Он потрепал Джейка по волосам. — Кстати, помнишь тот день, когда мы в «Белом слоне» пили шампанское?
— Помню. Неплохо посидели тогда.
