Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
– Последнее! – сказал Мевлют.
– Хорошо. Пойдем отсюда, Сулейман!
– Постой, – сказал Сулейман. – Мевлют, дорогой, задумайся на минуту: район официально объявлен зоной повышенной сейсмической опасности и подрядчик, у которого имеется согласие двух третей собственников недвижимости на снос, имеет право действовать решительно. Вас просто выкинут из дома. А у тебя даже официального документа нет. У тебя просто бумажка от какого-то мухтара. И поэтому я уверен, что ты знаешь – если внимательно прочтешь свою бумажку, ту самую, которую ты пытался отдать мне однажды вечером, когда напился в стельку, – что под именем дяди Мустафы стоит имя и нашего отца. Если дело дойдет до суда, то суд, во-первых, продлится лет десять, а во-вторых, ты не получишь даже и половины от того, что тебе сейчас предлагают. Так что подумай хорошенько об этом.
– Сынок, так нельзя разговаривать со своим братом, – подал голос дядя Хасан.
– Мой ответ остается прежним, – сказал Мевлют.
– Пойдем, Сулейман, – сказал Коркут.
Братья вышли из бакалеи и побежали под зарядившим дождем – старший впереди, младший следом.
– Им обоим уже за пятьдесят, но они все такие же горячие, – вздохнул дядя Хасан. – Нам такие ссоры не к лицу. Скоро они вернутся. Может, и ты согласишься немножечко подвинуться?
Мевлют не смог произнести: «Смогу». Он был готов немедленно сговориться на пятьдесят пять процентов, если бы Коркут с Сулейманом согласились пойти на мировую. Самиха требовала шестьдесят два процента из упрямства. От одной мысли о десятилетней судебной тяжбе, которая в результате оставила бы его ни с чем, Мевлюту делалось плохо. Он посмотрел на газету, которая лежала рядом.
Сообщение о смерти Святого Наставника было опубликовано четыре месяца назад. Мевлют еще раз прочел заметку. В газете ни слова не говорилось о духовной обители старика или о его роли шейха, хотя это было так же важно, как и то, что он был мастером каллиграфии.
Что же теперь делать? Если просто уйти, будет только хуже. В суде Коркут и Сулейман скажут: «Имя нашего отца тоже стоит на бумаге, и он тоже имеет право на эту землю» (и, конечно, Акташи скроют, что много лет назад захватили землю на Дуттепе, да еще тайком продали землю на Кюльтепе). Мевлют в конце концов останется вообще ни с чем. Он не знал, как рассказать Самихе о том, что случилось; он продолжал сидеть и молча складывать газеты. Женщины, которым был нужен рис, мыло, печенье, и дети, которым нужна была жвачка и шоколад, то и дело входили и выходили из магазина.
Дядя Хасан продолжал вести счета для некоторых клиентов, которые платили в конце месяца. Видел он теперь уже не очень хорошо, поэтому просил их самих записывать, что они купили. Он попросил Мевлюта проверить, все ли покупки записал покупатель, который только что ушел. Когда стало понятно, что сыновья не вернутся, чтобы все загладить, он попытался утешить Мевлюта: «Мы с твоим отцом, моим братом, были очень близки, мы были настоящими друзьями. Мы заняли землю на Кюльтепе и Дуттепе вместе, мы вместе строили наши дома на нашей земле. Мы просили квартального мухтара записать наши имена в бумагах, чтобы никогда не ссориться. В те дни мы с твоим отцом оба торговали йогуртом, мы вместе ходили на пятничный намаз, мы вместе курили… У тебя с собой бумага от мухтара, сынок?»
Мевлют положил на прилавок мятую, в пятнах, потертую бумагу, написанную сорок лет назад.
– Но в конце концов мы все равно рассорились… – вздохнул дядя Хасан. – И все почему? Потому что мой покойный брат не привез твою мать и сестер в Стамбул из деревни. Вы с отцом, да упокой Аллах его душу, работали на износ. Вы заслуживаете квартиру, и не одну, больше, чем кто-либо другой. Твои сестры не поехали в Стамбул работать. Справедливо будет, если ты получишь все три квартиры, которые подрядчик дает тебе. У меня есть пустые бланки старых форм. Мухтар был моим другом, и у меня есть его печать. Я хранил ее тридцать пять лет. И поэтому я сейчас предлагаю тебе – давай разорвем эту старую бумагу. Давай сделаем новую. Напишем только твое имя, поставим печать. И вы с Самихой получите в собственность целый этаж, вам не понадобится даже требовать еще деньги у Вуралов.
Мевлют сообразил, что это означало. Его собственная доля, таким образом, возрастет за счет доли его матери и сестер, и поэтому он произнес:
– Нет.
– Не торопись с ответом. Ты один надрывал здесь спину в Стамбуле. У тебя есть право на городскую ренту.
В кармане Мевлюта зазвонил телефон, и Мевлют вышел под дождь.
– Я увидела, что ты звонил, что случилось? – спросила Самиха.
– Все плохо, – ответил Мевлют.
– Не позволяй им запугать тебя, – сказала Самиха.
Мевлют повесил трубку, чувствуя раздражение, и вернулся в магазин.
– Я ухожу, дядя Хасан! – сказал он.
– Как хочешь, сынок! – сказал дядя Хасан, продолжая складывать газеты. – Все равно все будет так, как угодно Аллаху!
Мевлюту очень хотелось бы, чтобы дядя вместо этого сказал: «Подожди еще немного, мальчики скоро остынут и вернутся». Он злился и на него, и на Самиху, из-за которой оказался в таком положении. Еще он злился на Коркута с Сулейманом и на Вуралов, но больше всего – на самого себя. Если бы он хотя бы сейчас ответил согласием на предложение дяди Хасана, он бы наконец получил дом, которого заслуживал. А теперь он не мог быть уверен ни в чем.
Пока Мевлют шел под дождем по извилистой асфальтовой дороге (раньше здесь шла грязная грунтовка) мимо продуктового супермаркета (раньше тут была лавка старьевщика), затем спускался по лестнице (раньше ее тут тоже не было) в сторону широкой улицы, которая вела на Кюльтепе, он думал о Райихе, думал о ней постоянно, каждый день. В последнее время она стала чаще являться ему в снах. Сны эти были тяжелыми, полными неизбывной тоски. Ему все время снилось, что их с Райихой разделяют бурная река, огонь или темнота. А затем темнота вдруг превращалась в какой-то непроходимый лес, совсем так же, как внезапно справа от него появились сейчас уродливые высотки. Мевлют во сне понимал, что среди деревьев в том лесу водятся собаки, что там находится могила Райихи. Забыв о своей боязни собак, он шел к ней, а потом внезапно замечал, что его любимая на самом деле рядом с ним, смотрит на него, и на этом сон всегда обрывался, и он просыпался, испытывая счастье, а сразу за ним и горькую боль.
Если бы Райиха ждала его дома, она нашла бы для него правильные слова, чтобы утолить его страхи и печали. А вот уж если Самихе что-нибудь втемяшится в голову, она обычно перестает что-либо замечать и слышать вокруг себя, и уже это одно ее упрямство вызвало у Мевлюта тревогу. Теперь он мог оставаться самим собой, только когда продавал бузу по ночам.
В садах многих расселенных домов теперь красовались таблички с надписью: «Собственность „Вурал Япы“». Когда Мевлют только приехал в Стамбул, склон на месте главной улицы, которая вела на Кюльтепе, был совершенно пуст. Отец отправлял Мевлюта сюда собирать сухие ветки, деревяшки и грязную бумагу на растопку. Теперь по обеим сторонам дороги высились уродливые шести-семиэтажные гедже-конду. Когда эти здания только строили, они были трех– или четырехэтажными. Но с годами владельцы надстроили так много незаконных этажей (которые давили на и без того слабый фундамент), что теперь было бы невыгодно снести их и построить на их месте новые высотки. И поэтому владельцам этих домов новый закон о разрешении на двенадцатиэтажное строительство не давал ничего. Строительные компании не горели желанием начинать с ними какие-либо переговоры. Коркут как-то говорил Мевлюту, что эти ужасные дома портят облик Кюльтепе и Дуттепе, имидж района и влияют на уровень цен новых квартир, которые будут построены. Остается единственная надежда: следующее землетрясение разрушит их.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 143
