— У нее нервный шок, но она справится. Думаю, дома меня ждет головомойка.
— Кого вы больше боитесь, Лекашера или мадемуазель Таша? Шучу, патрон, шучу. По телефону вы говорили, что рассчитываете на мою помощь, я правильно вас понял?
— Рассчитываю, Жозеф. Перед смертью Пьер Андрези успел сказать: «Фурастье знает. Фурастье с улицы Байе». Это сапожник, который…
— Держит обувную лавку рядом с Лувром, — подхватил Жозеф, — а раньше он жил в одном доме с Сакровиром.
— Откуда, черт возьми…
— Мариетта Тренке, гладильщица с улицы Гизард, назвала нам с вами это имя. У вас опять провалы в памяти, патрон?
— Перестаньте издеваться и слушайте меня, Жозеф. Кэндзи тоже провел свое расследование. Фурастье — тот самый человек, который продал книготорговцу Адольфу Белкиншу наш персидский манускрипт. Завтра… — Виктор посмотрел на часы. — Нет, уже сегодня откройте лавку и попросите Айрис подменить вас в торговом зале…
— Ей это не понравится, патрон.
— Она будущая жена книготорговца, пусть привыкает.
При этих словах Жозеф покраснел от удовольствия.
— Оставьте Айрис в лавке, а сами отправляйтесь на улицу Байе, — продолжал Виктор. — Полагаю, в подробных инструкциях нет необходимости?
— Да, патрон, это лишнее. Я выйду из «Эльзевира» со связкой книг, как будто спешу доставить заказ клиенту — это обманет сбиров, если Лекашер приставил к нам «хвосты», оторвусь от слежки и дуну на улицу Байе. Что дальше?
— Фурастье — тот, кто сможет поставить точку в этой истории. Вы возьмете у него интервью — тут уж с вами никто не сравнится.
— А чем займетесь вы, патрон?
— Немного посплю. Нас с месье Мори утром снова ждут в префектуре полиции.
Жозеф, мокрый как мышь, свернул с улицы Арбр-Сек на улицу Байе. Подаренная Айрис в прошлом году записная книжка в сафьяновом переплете прилипла в кармане пиджака к пропитавшейся потом ткани. Наконец он добрался до сапожной мастерской. На вывеске значилось:
ПОЧИНКА ОБУВИ
Берем туфли, боты, сапоги,
башмаки, штиблеты
всех видов и фасонов
На картонке, подвешенной к дверной ручке, было написано:
ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО
Жозеф постучал. Еще постучал. Не получив ответа, он отступил на тротуар, задрал голову к окнам и завопил, рискуя всполошить соседей:
— Фурастье!.. Эй, Фурастье!.. Ау!!! Спускайтесь! Это я, кузен из Отена! Фурастье, меня Пьер прислал!
Солнце жарило нещадно, Жозеф приставил ладонь козырьком ко лбу и увидел, как на втором этаже колыхнулась занавеска. Из табачного ларька на крик высунулась симпатичная брюнетка, и молодой человек одарил ее своей самой обаятельной улыбкой.
— Чего вы так надрываетесь? — притворно нахмурилась она. — Он, наверно, в Бельваль-су-Шатийон уехал, к дочери. Хотя странно это, ему ж птиц не на кого оставить…
В этот момент за стеклом в двери сапожной мастерской показалось лицо и тотчас исчезло.
Жозеф наклонился к замочной скважине:
— Месье Фурастье, меня зовут Жозеф Пиньо, я управляющий книжной лавкой месье Кэндзи Мори. Он уже приходил к вам сюда, но мастерская была закрыта. Месье Мори — друг Пьера Андрези.
— Что вам от меня нужно? — прохрипели из-за двери.
— Я должен сообщить вам, что он покончил с собой… Мне очень нужно с вами поговорить. Это важно!
— Для кого важно?
— Для меня. И для вас.
Фурастье, помедлив немного, отпер замок и приоткрыл дверь:
— Входите, быстро.
Сапожник оказался невысоким кругленьким человечком с обвислыми усами, седеющей шевелюрой и красными алкоголическими прожилками на пухлых щеках. Жозеф, посмотрев ему в лицо, поспешно отвел взгляд: толстячок страдал выраженным косоглазием. Он провел гостя в мастерскую, заваленную обувью, и дальше, за перегородку, причем, при своей полноте, двигался ловко и бесшумно.
За перегородкой Жозефу в лицо пахнуло теплом, в нос ударил запах птичьей фермы, в уши — чириканье, трели, невозможная какофония голосов. Здесь вдоль стены были устроены вольеры, разделенные на множество клеток, и в каждой порхали с жердочки на жердочку, били крыльями и заливались на все лады птицы — лимонно-желтые канарейки, африканские ткачики, колибри, попугаи, японские славки, певчие дрозды…
Фурастье указал Жозефу на табурет у стола без скатерти:
— Присаживайтесь. — И обвел рукой клетки с пернатыми: — Это моя семья. Выпьете чего-нибудь?
— Нет, благодарю.
— А я выпью. — Сапожник налил себе бокал красного вина, опустошил его залпом и пододвинул стул к столу в подтеках и пятнах жира. — Значит, месье Мори покончил с собой?
— Нет, — растерялся Жозеф, — Пьер Андрези…
Фурастье побледнел. Дрожащей рукой выдвинув ящик, достал оттуда конверт и несколько минут молча смотрел на вписанный твердым почерком адрес.
— Когда это случилось? — спросил он наконец.
— Вчера вечером.
— Бедный Пьер!
— Ваш бедный Пьер угрожал убить моего хозяина и его невесту, а перед этим прикончил четверых! — воскликнул Жозеф, охваченный странным чувством, в котором смешались гнев, скорбь и нетерпение.
— Я знаю, — опустил голову сапожник. — Это печальная история, молодой человек, очень печальная. Уж лучше не буду я вам ее рассказывать.
— Но я… Поверьте мне, месье Фурастье… — Жозеф лихорадочно подыскивал слова, призванные завоевать доверие сапожника. — Я на вашей стороне, полиция ничего не узнает о нашем разговоре! Только мне нужно записать, если вы не против, — патрон просил…
— В этом нет необходимости, — тихо произнес Фурастье и протянул ему конверт. — Письмо Пьера адресовано месье Мори, там все сказано.
— Я хотел бы услышать эту историю из ваших уст.
— Может, оставите меня в покое? Позвольте мертвым похоронить своих мертвецов.
— Послушайте, месье Фурастье, я очень любил месье Андрези, я должен узнать правду! — взмолился Жозеф.
— А вы настырный, — грустно усмехнулся сапожник. — Ну, попробуйте дом перевернуть вверх дном — может, ваша правда где под матрасом сыщется… Ладно уж, если загробная жизнь есть, думаю, Пьер не будет возражать, коли я вам расскажу, что знаю. Он ведь довел задуманное до конца.
«Да уж, похоронное бюро Пьера Андрези отработало свое и закрылось», — подумал Жозеф и уставился в пол, не выдержав грустного взгляда красного какаду, который, нацелив на него круглый глаз и покачиваясь на подвесной жердочке, тосковал по далекой родине.
Фурастье откашлялся.
— Записывайте, если хотите. Я случайно встретил Пьера Андрези два года назад, в девяносто первом, на набережной Сены. Я там рыбу удил, ловля уклеек — моя маленькая слабость, а Пьер ходил по букинистам в надежде отыскать какой-нибудь старинный диковинный переплет. Мы не виделись двадцать лет. Ну, как водится, молодость вспомнили, войну. Он тогда отказался участвовать в этом свинстве — я про свару с пруссаками — и уехал в Англию. Сам я после нашей капитуляции стал коммунаром. Двадцать пятого мая меня арестовали на улице Турнон, какой-то служака из версальцев учинил формальный допрос и, не поднимая головы от бумажек, бросил жандарму: «В очередь его». Вот так — пять минут на приговор, и расстрельный взвод к твоим услугам, когда освободится. Я оказался на тесном дворике Сената. Народу там уже было — ступить некуда. Мужчины, женщины, подростки в кольце жандармов и солдат в красных мундирах… Нет, нет, не могу… — Сапожник жадно допил оставшиеся на дне бокала капли вина, плеснул остатки из бутылки и косящим глазом посмотрел на Жозефа. Тот ждал продолжения, и на лице его было написано искреннее сочувствие.
