Пока ее насиловали, Шеба По мечтала, как станет знаменитой актрисой, будет играть трагические роли, произносить монологи с таким чувством, что весь мир упадет на колени. А Тревор воображал, как в лучших залах мира, с большим оркестром, будет поражать слушателей глубиной и тонкостью своей интерпретации великих композиторов. Несмотря на ужасное детство, близнецы на его руинах смогли построить свою жизнь, и жизнь удивительную, прекрасную.
Я признаюсь, что Шеба По была первой девушкой, которая поцеловала меня. Для некрасивого, застенчивого подростка это было равнозначно поцелую богини. И Шеба стала богиней, голливудской богиней, писал я. На следующий же день после окончания школы она села в самолет и улетела в Лос-Анджелес. Под светом софитов она стала богиней экрана, бессмертной, как и положено богине — ведь экран дарует бессмертие своим богам.
«Ньюс энд курьер» печатает фотографию отца близнецов, сделанную, когда он поступил в тюрьму Синг-Синг. Художник редакции воспроизвел также и плачуще-улыбающуюся рожицу, которую я часто видел в кошмарных снах.
Поскольку Шеба По была мировой знаменитостью, мою статью передают телеграфные агентства и перепечатывают газеты в разных странах мира. В день выхода статьи телефон редакции разрывается от множества звонков. Люди делятся приметами, соображениями, предчувствиями, наблюдениями. Мы аккуратно записываем имя и телефон каждого позвонившего. На входе в редакцию дежурную одолевают толпы людей с письмами, в которых они говорят об огромном впечатлении, произведенном на них моей статьей. Специальный полицейский проверяет всю эту корреспонденцию, потом ее просматривает Китти Мэхани и уж затем охапками передает мне.
Айк, не сумев дозвониться в редакцию — телефон перегружен, приезжает и поднимается по черной лестнице ко мне в кабинет. Над горой писем, которой завален мой стол, я вижу его взволнованное, нетерпеливое лицо.
— Похоже, у нас появилась зацепка, — говорит он. — Пожилая дама, проживающая в доме сержанта Джаспера, прочитала твою статью. Ее квартира на верхнем этаже, она страдает бессонницей. Любит по ночам смотреть на крыши Чарлстона. Так вот, эта дама видела мужчину средних лет, который выскочил из заднего двора и побежал на стоянку, к автомобилю. Говорит, это было в ту ночь, когда убили Шебу, часа в три.
— Она описала мужчину?
— Нет, было темно.
— А его автомобиль?
— Она не отличит «пинто» от «мазерати». Нам нужна другая зацепка, посерьезней.
— Она у нас будет.
— Откуда такая уверенность?
— Не забывай про тщеславие. Этот тип как-то проявит себя.
На следующий же день приходит оно, это письмо. Китти вскрикивает так громко, что корреспонденты срываются со своих мест. Китти приносит письмо мне, и я перечитываю его дважды, только затем набираю номер Айка. Смотрю на часы: пятница, восьмое сентября. Время мчится мимо меня, не оставляя ни следов, ни отпечатков, и я потерял счет дней. Голос Айка в телефонной трубке.
— Сработало, — говорю я.
— Что у тебя?
— Письмо. Ни слова от руки. Все буквы вырезаны из газет и журналов. В верхнем правом углу страницы нарисована жаба.
— Милое письмецо.
— Написано: «Счет один ноль. Копы идиоты. Ты идиот. Я никогда не издевался над детьми. Они любили меня. На следующей неделе начинается охота на жаб».
— Это все? А подпись есть?
— Да. Один из лучших его автографов, очень тщательно нарисован. Улыбающаяся рожица, на щеке слеза.
— Красные чернила или лак для ногтей?
— Ни то ни другое. Мне кажется, это кровь.
В самом деле, экспертиза в тот же день показала, что кровь Шебы По послужила краской для последнего рисунка ее отца.
В понедельник, 11 сентября, состоялись похороны Шебы По в соборе Святого Иоанна Крестителя на Брод-стрит. Монсеньор Макс бледен, он тяжело переживает потерю, но не может не испытывать торжества — пробил его звездный час. Всячески скрывая это, он тем не менее упивается вниманием средств массовой информации и общественности. В епископской резиденции он устраивает обед для голливудских продюсеров, режиссеров и актеров, которые слетаются в Чарлстон на частных самолетах. «Ньюс энд курьер» пестрит фотографиями звезд и знаменитостей, явившихся почтить память зверски убитой актрисы. Мерил Стрип дает интервью Биллу Шарпу и Дебби Чард по пятому каналу, на глазах у нее слезы. Клинт Иствуд мужественно страдает, Пол Ньюман раздавлен, Джейн Фонда потрясена, Аль Пачино негодует, а Фрэнсис Форд Коппола не может сдержать чувств.
Живя в тихой заводи, в Южной Каролине, я плохо представлял себе, какое тлетворное воздействие культ знаменитостей оказал на Америку. Поклонение приняло самые болезненные и причудливые формы. Собственными глазами я смог в этом убедиться на похоронах Шебы По, когда пять тысяч человек осаждали собор, требуя, чтобы их впустили. Это поклонники Шебы, которые приехали подчас издалека — из Сиэтла, из Мехико-сити — выразить свое соболезнование и расписаться в одной из семи книг для гостей. Они стоят в очереди, желая оставить в книге свои преувеличенные, сентиментальные восторги в адрес «любимой актрисы». Взрывоопасную толпу перед собором контролируют силы полиции во главе с Айком. Тревор решил, что сопровождать гроб будем мы — Айк с Бетти, Найлз с Фрейзер, Молли и я. Мою мать он попросил везти его кресло-коляску и сидеть рядом с ним в церкви. Тревор, раздавленный смертью сестры и той ролью, которую сыграла его безумная мать, напоминает призрак. Когда мы поднимаем гроб Шебы по ступеням в церковь, я опасаюсь, что толпа сметет и растопчет нас.
— Я только дотронусь до гроба! — визжит какая-то девушка.
— Мы тоже имеем право посмотреть на нее! — кричит другая, а толпа все напирает и напирает.
— Да уж, отличная идея, — устало шепчу я Молли.
Начальник пожарной охраны отсекает от толпы тысячу счастливчиков, которым дозволяется пройти в собор, но тот и так уже переполнен, по центральному нефу можно пройти с трудом. Мы вшестером занимаем места в первом ряду и не скрываем слез. Экспедиция в Сан-Франциско на поиски Тревора сделала нашу дружбу глубже и прочней, чем когда-либо даже в юности. Она сплотила нас. Соединяющие нас узы стали нерасторжимыми и теперь определяют личность каждого до конца жизни. Шеба вернулась в Чарлстон и попросила нас о помощи, и мы все, не колеблясь, сказали «да». Но своей поездкой мы разбудили затаившиеся до поры темные силы и теперь готовимся предать земле женщину, которая позвала нас в путь, на запад, вместе с ней. Во время похорон мы едва не теряем сознание и держимся друг за друга, как за спасательный трос.
Монсеньор Макс бесподобен, он ведет церемонию величественно, у него актерское чувство сцены. Его голос чарует, колдует, завораживает, и я ничуть не сомневаюсь: он ни на миг не забывает, что его восхищенными зрителями являются голливудские знаменитости.
— Монсеньору Максу нет равных в Америке, — шепчет моя матушка.
