— Как это было на практике? — поинтересовался Барсентьев.
— Что? — не понял Крастонов, вглядываясь во что-то за окном.
— Ну, вам известен подходящий человек, сообщена дата его освобождения. А дальше?
— Дальше, в день освобождения у ворот колонии его уже в машине ждал Легин. И делал предложение о возвращении в ряды милиции.
— Кто же его возьмет с судимостью?
— Судимость убиралась из личного дела. Она же все равно незаконная, не так ли? выправлялись соответствующие бумаги, подправлялась биография, и человек продолжал служить. Кто это будет проверять? Ведь принимал на работу фактически я, а начальник управления лишь подписывал соответствующий приказ.
— И как освобожденные относились к предложению? Все соглашались?
— Все. А куда им было деваться? Кому нужен бывший мент, побывавший в колонии? Кто возьмет на какую-то стоящую работу освободившегося преступника? Государству он сто лет не нужен. Обратиться к бандюкам? Так еще и порешить могут, да он и не обратился бы по своим убеждениям. Никакой другой профессии у него нет. Семья и жилье, зачастую, уже к тому времени были потеряны, сроки-то давали серьезные. А здесь предложение вернуться на службу, со всеми вытекающими последствиями. Кто же откажется?
— Значит, они делали за вас всю черную работу? В том числе и убивали?
— Да. Легин, а затем и я, сразу объясняли им, что придется выполнять весьма рискованную работу. Связанную, возможно, с тем, что доведется и убивать. Но «мочить» нужно будет только отпетых подонков из криминальной среды. Заслуживающих такой кары уже по сути своих преступных дел. Которых и суд, доведись ему быть, осудил бы их к В. М.Н., то есть — к высшей мере наказания. Согласились все, ведь их судьба, смысл их жизни, по сути, были уничтожены преступниками, поэтому наличествовало и чувство мести при принятии решения.
— То есть, им сразу же выдали форму и оружие?
— Не сразу. Во-первых, факт длительного отсутствия, их уход с милицейской службы не скроешь. Ведь за это время им должны были бы присвоить очередные звания и так далее. Поэтому в их личных делах были пометки, что они увольнялись из милиции по собственному желанию. По семейным обстоятельствам, например, или нашлась другая лучшая работа, или в связи с длительной болезнью. С ними заключался официальный секретный контракт, что определенное время они будут заниматься только агентурной работой, в тылу врага, так сказать. Находиться непосредственно в среде организованной преступности. Этим как бы давался испытательный срок при приеме на работу. Человек, тем самым, доказывал, что он способен нести наиболее опасную ношу. Ежечасно рисковать своей жизнью. И в будущем никакой кадровик не стал бы дотошно копаться в их предыдущей биографии.
— Убит шилом в сердце был один из них?
— Да. Его наверняка вычислили и потом замели следы. Но мы сразу же подыскали ему замену.
Крастонов вновь подошел к окну и посмотрел по сторонам. Затем он вышел из комнаты, предварительно буркнув:
— Я ненадолго. Не дурите только. Скрыться вы все равно никуда не сможете…
* * *
Барсентьев, низко опустив голову, обреченно сидел на стуле в наручниках, пристегнутых к стулу. Бежать он действительно не мог. Ему оставалось лишь тянуть время, рассчитывая на помощь из Москвы и ждать дальнейшего развития событий.
Он прекрасно понимал, с чем связана такая откровенность собеседника. Для Крастонова он был уже вычеркнут из списка живых, его уже не существовало. Полученная информация ничему и никому уже не послужит. Она умрет вместе с ним. Какая же смерть ему уготована? И тут до него дошло. Он спокойно думал о себе, как о каком-то третьем лице. Но ведь это именно он скоро умрет! Это он приговорен неизвестно к какой смерти! Сколько ему осталось жить? Страх липкой паутиной опутал его сознание. Спина разом стала мокрой. Пот тек с висков, из-за ушей, спускался по ложбинке в основании черепа на спину…
Он вспомнил, как знакомый прокурор, по долгу службы присутствовавший при исполнении приговоров, рассказывал о последних минутах приговоренных к смертной казни…
* * *
Они сидели в кабинете. На столе, наполовину освобожденном от различных дел и документов, стояла бутылка армянского коньяка, два обычных граненых стакана и нарезанные на чистый лист бумаги тонкие ломтики лимона.
— Как бороться с ростом преступности, как победить терроризм? — горячился его приятель, — если кругом требуют отмены смертной казни, последнего средства, способного устрашить отморозков! В тех же Штатах и в Китае об этом даже и не говорят…
— Боишься остаться без работы? — иронично скривил рот Барсентьев. — К тому же эти мусульманские фанатики, например, не боятся смерти — напротив, это для них путь в рай.
— Боятся и они, — возбужденно возразил собеседник, — ведь смотря, как казнить и как похоронить. Казнь через повешение у них, к примеру, позорна. А если еще и похоронить казненного с несоблюдением мусульманских обрядов и обычаев, с оскверняющей их священные каноны атрибутикой… В какой там рай… Это — хуже любых пыток и любой смерти.
Он налил коньяк, чуть покрыв донышки стаканов. Оба выпили и взяли по ломтику лимона в рот.
— Это полнейшая ерунда, — продолжал прокурор, — что преступники не страшатся смертного приговора. Иные правозащитники пытаются уверить, будто пожизненное заключение является более серьезным видом наказания, так как преступник вынужден будет мучиться всю жизнь. Как бы не так!
Он закурил сигарету. Барсентьев последовал его примеру.
— Любой преступник, будь он хоть трижды Чикатило, с замиранием сердца ждет приговора суда, — уже спокойно продолжал приятель. — И со слов «…приговорить к смертной казни» у него начинается уже совсем иная жизнь. Иное мышление, иной отсчет времени, да все — иное. Он живет уже в потустороннем мире, с единственной надеждой — о помиловании. Это состояние полной прострации. К своим тюремщикам он обращается только с одним вопросом, каждый раз варьируя его по-разному. Бывают ли случаи помилования? А много ли их было? А есть ли у него хоть какие-то шансы?
Барсентьев скептически хмыкнул.
— Он каждодневно просит бумагу и пишет бесчисленные прошения о помиловании, — продолжал его собеседник, не обращая внимания на скепсис Барсентьева. — И, хотя адвокаты заверяют, что они уже подали все бумаги на помилование, и что глава государства, независимо от того, есть ли просьба о помиловании или нет, все равно рассматривает эти вопросы в отношении приговоренных к высшей мере, он никому не верит. И каждый раз с надеждой смотрит в лицо работника следственного изолятора: «а отправлено ли его письмо?». Он почти не спит…
— Снятся кровавые мальчики?
— Нет, не снятся ему его жертвы. Каждую ночь он видит кошмары о своих последних минутах…
Лицо Барсентьева приобрело серьезное выражение.
— И, наконец, наступает неминуемая реальность, — продолжал рассказ прокурор. — Приговоренного вывозят к месту исполнения приговора. Когда за ним приходят, он уже понимает, что больше сюда не вернется. С этого момента он уже не видит знакомых лиц своих тюремщиков. В камеру входят члены специальной группы по приведению в исполнение смертных приговоров. У каждого из них своя функция, но действуют они слаженно и четко…
