кривое зеркало памяти разлетелось на множество осколков. Он решил больше не думать об этих зеркалах воспоминаний. Пока не думать.
– Он уже давно ушел, сказала Гейл, стоявшая у окна. В голосе ее чувствовалось напряжение натянутого выше меры каната. В окне можно было разглядеть только крутящиеся бело–желтые потоки.
– Он знает, что делает,– ответил Джо. Что–то холодное словно лапой сжало сердце, но она отогнала неприятное чувство и расправила одеяло, которым был укрыт мальчик. “Какой же ужас пришлось ему пережить прошлой ночью?” – подумала она про себя.
Секунду спустя Гейл воскликнула:
– Вот он! – и открыла входную дверь. В комнату ворвался песчаный вихрь, в центре его стоял Палатазин, лицо было закрыто куском простыни, словно он был арабом–пустынником. Он переступил порог, неся картонную коробку с осиновыми кольями, которую только что извлек из багажника брошенного “фалькона”. Гейл быстро закрыла дверь – ей пришлось изо всех сил налечь на нее. Палатазин положил коробку на пол, размотал защищавшую голову и лицо ткань. Ткань защищала от песка достаточно хорошо, чтобы можно было дышать сквозь сжатые зубы. Но пробиваться сквозь такой ураган, как тот, что бушевал снаружи, было все равно, что плыть сквозь клей. при этом в лицо тебе постоянно бросали целые ведра песка. рубашка Палатазина промокла насквозь от пота.
– Ты видел там кого–нибудь? – спросила Гейл.
– В пяти футах от моего носа уже почти не ничего разобрать,– сказал он. – Я прошел почти рядом с машиной, и только потом сообразил, что нахожусь рядом. Но одно преимущество у нас есть. Дружище – сосед с винтовкой, тоже ничего не видит. Как мальчишка?
– Несколько минут назад пришел в себя,– сказала Джо. – Сказал, что его зовут Томми.
Палатазин подошел к дивану, рассматривая мальчика.
– Думаешь, он выздоровеет? Он так бледен!
– Ты бы тоже побледнел, если бы тебя чиркнуло пулей через весь затылок. – Она подняла со лба мальчика холодный компресс и потрогала лоб, наверное, в двадцатый раз за прошедший час. – Жара нет, но вдруг у него сотрясение? Правда, говорил он вразумительно.
Палатазин кивнул, его густые брови нахмурились, потом он повернулся к окну. очень хорошо, что мальчишка жив, конечно, но теперь он отвечает за жизнь еще одного человека. Что с ними случится, когда он отправится в путь? Взять их с собой? Об этом не могло быть и речи. В случае, если Джо начнет протестовать, он ей напомнит, как она едва не погибла вчера, чуть не задохнувшись в бурю. Он очень сильно сомневался, что сам сможет пересечь Голливуд.
– Машину уже полностью засыпало,– сказал он Гейл. – Некоторые дюны высотой не уступают домам.
– И все–таки вы намерены отправиться в убийственную экспедицию к замку Кронстина?
Он ответил, не глядя на нее:
– Я должен сделать все, что могу.
Палатазин показал на кобуру с пистолетом, лежавшую на спинке кресла.
– Это я вам оставлю… И остаток святой воды. Когда я туда наверх доберусь, то мне понадобятся только молоток и колья. Я уверен, что король вампиров каким–то способом контролирует песчаную бурю. Когда король будет уничтожен, ураган уйдет в океан. А пока предводитель вампиров существует, ураган будет крутить над городом и еще даже усилится до наступления ночи…
– Подождите минуту,– сказала Джо, поднявшись со своего стула у дивана. – Ты думаешь, что сможешь забраться на эту гору? Один?
– Джо, ты останешься здесь. Вы все останетесь. И не спорьте со мной, решение принято.
– Черта с два соглашусь я с таким решением! Будем голосовать!
– Ничего вы не будете! – сердито сказал он. – Да, я в одиночку иду в замок Кронстина. Ты, Гейл, и мальчик – останетесь здесь. У вас будет пистолет и святая вода. И рекомендую вам спуститься в подвал и запереться там, когда настанет ночь. Старайтесь растянуть бутылочку со святой водой, не тратьте ее слишком щедро. И если будете стрелять, то цельтесь вампирам в глаза. Если мне повезет, то с помощью божьей я доберусь до замка Кронстина быстрее один, чем если мне придется тащить за собою вас, двух женщин а раненного парнишку.
– Я о себе могу позаботиться,– сердито воскликнула Гейл. – так что, в тягость мы не будем!
– Замок Кронстина! Замок Орлона Кронстина?
Палатазин посмотрел мимо Джо на мальчика, лежавшего на диване. Тот уже приподнялся, стараясь сесть. Вид у него был очень плачевный, он был сильно бледен, но голос звучал ясно:
– Вы в этот замок идете? – спросил он.
– Да,– сказал Палатазин. – Как ты себя чувствуешь?
– Уже лучше, вроде бы. Голова гудит, правда.
Палатазин улыбнулся и подошел к дивану:
– Молодой человек, вы должны благодарить судьбу, что голова у вас вообще уцелела. Будь рана хотя бы на дюйм глубже, и все было бы наоборот. Томми, так тебя зовут, кажется?
– Да, сэр.
– Томми?
Мальчик хотел было ответить, но глаза его странно затуманились. Он вздрогнул, покачал головой.
– Томми… Томми… Ч
– Не спеши, успеешь еще вспомнить свою фамилию. Никуда не денется.
Палатазин быстро взглянул на Джо, потом снова на мальчика:
– Ты помнишь, что произошло прошлой ночью?
Томми закрыл глаза. Он пытался вглядеться в мешанину кривых отражений, в которую превратилась его память, в этот крутящийся коридор комнаты смеха. Девушка, очень привлекательная, с длинными светлыми волосами. Она протянула к Томми руки, улыбнулась, но внезапно улыбка ее трансформировалась в жуткую гримасу, он увидел, как медленно выдвигаются из челюстей белые влажные клыки. Вдруг это зеркало лопнуло. В следующем отражении пылало пламя, и он не мог заставить себя заглянуть в него. следующее зеркало было волнами тьмы – какие–то фигуры, преследующие Томми. Они все ближе и ближе. Кто–то с велосипедной цепью в руке, что–то кричит. Зеркало лопнуло с громким треском, как и все остальные. Этот звук он уже слышал раньше – перед тем, как соскользнул в песчаную воронку в брюхо жабоподобного монстра, раскорячившегося на дне. Томми мысленно попятился прочь из страшного коридора и открыл глаза.
– Не могу вспомнить,– пожаловался он. – Голова болит.
Палатазин поднял рюкзак Томми:
– Это твой?
– Ну да, конечно. Вспомнил! Это мой скаутский рюкзак! Отец брал меня с собой, когда мы жили… – Цепочка смутных воспоминаний вдруг оборвалась. Глаза Томми наполнились слезами.
– Твой отец? Что случилось с твоими родителями?
– Не могу,– тихо сказал Томми, не могу…
Палатазин понял, что родители Томми умерли, погибли – или хуже
