Книга Тарра. Граница бури. Летопись первая - Вера Камша

1

Регент Таяны проснулся в холодном поту. Ланка, спавшая в эту ночь вместе с супругом, повернулась на другой бок, натянув меховое одеяло на голову. Герцог не сомневался, что жена притворяется. Илана не желала знать, что происходит, и поделом: когда он впервые был разбужен среди ночи и принялся торопливо одеваться, Илана, сев на постели, спросила, что случилось. Сказать правду Михай не мог и в первый раз после венчания повысил голос. Женщина скорчила презрительную гримаску, встала и ушла. Они не разговаривали десять дней.

Супругов помирила необходимость участия в дворцовых церемониях и еще жажда власти и удовольствий. Годой знал, что, пока он побеждает, Илана не будет слишком щепетильной, иначе она не осталась бы с убийцей братьев.

Михай затянул пояс, прицепил кинжал и вышел. Один из троих стоявших на пороге опочивальни стражей-гоблинов, не говоря ни слова, последовал за регентом. Герцог изо всех сил старался не торопиться, но сила, разбудившая его, на этот раз была настойчивей, чем обычно. Годой непроизвольно ускорял и ускорял шаг, пока не очутился в самой старой части замка. Здесь регент остановил стражника и ступил на узкую винтовую лестницу, ведущую на смотровую площадку. Михай всегда задыхался на лестницах, но поднимался почти бегом — призывавший явно терял терпение. Вот наконец и дверь. В лицо ударил промозглый холод осенней ночи.

Его ждали. Высокая серая фигура у бойниц казалась туманным столбом над прорубью. Годой внутренне напрягся — он все еще не привык к союзникам, но чернобородое лицо выказало лишь легкое недовольство:

— Что случилось, Шаддур ка Ройгу?

— Что?! Ты спрашиваешь что?! — Гость шагнул вперед. Очень бледное худое лицо, окруженное белесыми же волосами, не казалось уродливым, но могло ввергнуть в ужас признанного смельчака. Годой знал союзников не первый год и сохранил самообладание. Пока он не исполнит договор, «Они» не опасны. Когда же он сделает то, чего «Они» добиваются… «Они» тем более будут не страшны. Союзники не так уж предусмотрительны и неуязвимы, как хотят показать. Аррой справился едва ли не с сильнейшим из своры, не считая самого Шаддура. Сперва это испугало, потом обрадовало.

Регент невозмутимо взглянул на туманного гостя:

— Да, я спрашиваю. Я не ясновидящий.

— Мы потеряли Младенца! Когда все было почти готово!

— Не ты ли говорил, что дитя неуязвимо? Так же, как и его мать, пока она носит под сердцем плод.

— Да, мы действительно так полагали. Древние знания…

— Полагали? — Это было рискованно, но Годой ухмыльнулся. — Когда мне велели прекратить поиски дочери, вы уверяли меня, что в любое время ее найдете и что ей ничего не грозит.

— Ты не любишь дочь, — ушел от ответа ночной гость. — Ты ее отдал.

— Она мне нужна, — отрезал Михай. — А вы можете ошибаться.

— Ты предложил ее чрево в обмен на власть над Благодатными землями. Ты получил больше, чем получили мы.

— Это ваша вина. Я свою часть договора исполнил.

— Не спорим. Сейчас нам нужна твоя жена.

— Зачем?

— В ней сплелись те же две крови, хотя голос их слабее. Когда Герика умрет, Илана сделает то, что не сделала твоя дочь.

— Моя жена родит наследника мне. Пусть ваш бог придет к Герике еще раз.

— Она в руках врагов, но она умирает. Пока жива избранница, дитя может явиться лишь из ее чрева, а она сейчас укрыта от нас. Чужой огонь слепит и не дает отыскать дорогу, но лишь к ее телу. Душу мы уведем, за ней уйдет в землю и тело.

— Зачем вам душа моей дочери? В чьих бы руках ни была сейчас Герика, она никому не опасна. Пусть спокойно доживет свой век. Я поговорю с Иланой… Нет, я ничего ей не скажу. Она не должна знать, чьего сына носит, но убить свою дочь я не дам!

— Прекрати, — подался вперед Шаддур ка Ройгу. — Тебе важна не дочь, а цена. Радуйся, цена будет очень высокой. Не может быть двух Эстель Оскора. Пока жива одна избранница, другая не сможет понести. Иди и готовься принять Его.

2

Эстель Оскора

Я брела по туманной холодной равнине, а под ногами чавкала раскисшая земля. Было холодно и пусто. Разглядеть что-то даже на расстоянии вытянутой руки не получалось. Я не знала, как здесь оказалась, не помнила, откуда и зачем пришла, не представляла, куда иду, просто шла, потому что остановиться — означало сдаться. Я не сдалась и набрела на некое подобие тропы. По крайней мере, здесь проходили и до меня, не часто, но проходили. Дорожка вела в гору; впрочем, подъем был таким пологим, что почти не ощущался. Иногда из тумана выныривали скрюченные темные ветки или ржавые железные прутья. Тишина стояла такая, что хотелось закричать. Для того чтобы убедиться — эта грязно-серая муть не лишила меня ни голоса, ни разума. Странно, но я совсем не боялась; мне было холодно и тоскливо, но страха — страха не было. Я не сомневалась, что рано или поздно приду туда, куда должна, и действительно пришла.

Стена проступила из белесой мглы неожиданно. Добротная каменная стена, сложенная из солидных валунов мышиного цвета, словно проклятый туман сгустился до такой степени, что превратился в гранит. Меж неровными глыбами светлели полосы скреплявшего кладку раствора. Я попробовала посмотреть вверх, но ничего не увидела. Серая стена сливалась с серой же мглой. Рассудив, что нет ограды, в которой не нашлось бы прохода, я пошла вдоль стены, время от времени трогая влажные камни. Вокруг ничего не менялось, впору вообразить, что стоишь на месте, — под ногами чавкает все та же глина, на расстоянии половины вытянутой руки маячит серая кладка, а прошлое и будущее тонут в чем-то холодном и зыбком, чему даже имени не подобрать.

Не знаю, сколько я шла, — в этом гиблом месте то ли вовсе не было времени, то ли оно почти стояло на месте, но мне когда-то говорили, что идущий осилит любую дорогу. Сначала стало суше, затем начал редеть облепивший меня туман, поднявшийся легкий ветерок принялся рвать его в клочья и вдруг бросил мне в лицо горсть белых цветочных лепестков. Я запрокинула голову — стена отделилась от неба. Там, наверху, радостно сияла радуга! Новый порыв ветра осыпал меня лепестками черемухи, и тут я нашла калитку. Странно было видеть в этой титанической стене обычную дощатую дверцу, каких пруд пруди в мещанских садиках. Я невольно протянула руку, и калитка, ласково скрипнув, приоткрылась.

Я стояла на пороге самого чудесного сада, который только можно вообразить. Там, внутри, не было ни поздней осени, ни отвратительной белесой мглы; там меж цветущих деревьев росла юная трава, над которой кружили золотистые бабочки. Капли росы играли в солнечных лучах, над самой землей проносились, обещая теплый дождь, ласточки, а вдали мелькали фигуры в ярких шелках.