Граф Жан, уж час заветный наступает,Уж солнце горизонт ласкает,И колокол как будто бы рыдает,Уж соловей в листве знай распевает,И розы цвет благоухаетВ долине, где поступь моя затихает.Ищу тебя я тщетно во мгле.Граф Жан, я здесь, приди же ко мне!..
Не успел Гарба допеть, как внезапная возня у входа в пещеру подсказала молодым людям, что головорезы снова зашевелились.
– Отлично! – прошептал Гарба. – Наконец-то они решились. Лучше поздно, чем никогда.
Меж тем серые, один за другим, ползком, как ужи, прокрались в переднюю камеру.
Там они разом вскочили на ноги и, не подозревая о существовании другой камеры, с громкими криками бросились на гранитные стены, рубя шпагами воздух.
– Время пришло, – сказал Лакюзон. – И да примет нас Господь!
С этими словами он приложил дуло пистолета к пороховой дорожке и спустил курок.
Раздался глухой, но мощный взрыв. Гранитная глыба подскочила, точно сухой лист, поднятый ветром, – гора содрогнулась до самых глубин своего подземного чрева. Свод грота раскололся пополам. И с оглушительным грохотом обрушился на первую камеру, завалив серых каменными обломками. Над второй камерой свод остался на месте, незыблемый, как арка собора.
Когда землетрясение прекратилось и дым вперемешку с пылью рассеялся, Лакюзон и Гарба, изумленные и даже испуганные тем, что все еще живы, разглядели в лунном свете, проникавшем в разверзшийся пролом гранитного свода, ступени длинной лестницы, тянувшейся вверх – до самого Шан-Сарразена.
Они были спасены – и свободны!..
– Право слово, капитан, – воскликнул Гарба, – мы вернулись с того света!.. Думаю, еще никто не мог бы похвастать, что видел то, что видели мы!..
XXXIV. Человеческое правосудие
Нужно ли здесь что-то объяснять?.. Как бы то ни было, мы это сделаем – на всякий случай.
От взрыва, сместившего, как мы уже говорили, гранитную глыбу, открылся давным-давно заваленный проход на лестницу, которую когда-то вырубили сарацины. С этой титанической работой они справились отлично, а целью их трудов было проделать потайной ход из крепости прямо к реке, чтобы доставлять по нему провиант и воду.
Лакюзон, пробравшись во вторую камеру, перенес туда и тело Маркиза.
А тело Варроза так и осталось погребенным под грудой камней, словно Провидению было угодно уготовить этому последнему отпрыску рода титанов гробницу величиной с гору.
– Раз Господь оставил нас в живых, – проговорил Лакюзон, – значит, мы ему еще нужны. Закончим же начатое!..
Подхватив на пару мертвое тело священника, капитан и Гарба первыми за многие столетия после постройки лестницы двинулись вверх по ее крутым ступеням навстречу свету.
Когда они добрались до Шан-Сарразена, Лакюзон сказал:
– Давай копать могилу.
И они вдвоем принялись вырубать землю шпагами и потом выгребать ее руками.
Спустя два чаоса, когда после безмолвных усилий работа подошла к концу и достаточно глубокая могила была вырыта, они опустили тело священника в эту холодную усыпальницу. Затем они засыпали могилу, а сверху присыпали ее булыжниками, мхом и лишайником, чтобы скрыть все следы того, что здесь произошло.
После Лакюзон опустился на колени – и с его губ сорвался крик, исходивший из самого сердца:
– Христос, сын Господа всемогущего, ты, один из Троицы, правящей в Царствии небесном, принес себя в жертву, придя на землю, и отдал жизнь свою во спасение людей. Бог-Отец и Бог-Святой Дух остались на небесах… Из троицы, защищавшей Конте, только я один, Сын, остался здесь. Отец же и Святой Дух вознеслись на Небеса… Христос, разве не закончилась моя миссия на этом свете? Вверяю себя под защиту твою. Одели же меня разумом Маркиза и силой Варроза, если Родине еще нужны сила одного и разум другого! Христос, молю тебя, услышь меня!..
Вслед за тем Лакюзон поднялся, укрепленный своей молитвой, и, обращаясь к Гарба, сказал:
– Идем!
И они вдвоем, не оборачиваясь, ушли прочь.
* * *
На третий день после событий той ночи на улицах доброго города Доля царили большое оживление и необычная суматоха.
Было одиннадцать часов утра.
Лавки были закрыты, звонили колокола, горожане, нарядившиеся по-праздничному, слонялись по улицам, подобно бесконечным, все нарастающим потокам, сливаясь в настоящее человеческое море. Более многочисленная и шумная толпа заполонила возвышенности вдоль дороги со стороны Лон-ле-Сонье.
