— Родион Иванович? — вскоре услышал он знакомый голос.
— Еще раз привет! Говорить можем?
— Да, я здесь практически одна.
— Практически?
— Одна. Секретарь вышла то ли по делу, то ли чтобы не мешать. Председателя пока еще нет на месте.
— Хорошо. Хочу тебе сообщить пренеприятнейшее известие: противогазы мы не продадим. Более того, продать их вообще невозможно. Последняя информация из компетентного источника. Поверь, очень компетентного. Надеюсь, догадываешься, из какого…
— Как это — невозможно?! Не понимаю. Может быть, ты не можешь продать? Наш завод всю жизнь их миллионами реализует.
— Хочешь верь, хочешь не верь, но они за рубежом никому, во всяком случае, в больших количествах, не нужны. Это была утка.
— Для чего?
— Точно не знаю. Какая-то игра спецслужб.
— И что?
— Надо отрабатывать ситуацию назад.
— Как ты себе это представляешь?
— Предлагаю противогазы с товарной железнодорожной станции передать какой-нибудь организации, скажем ГО, в качестве госзаказа. Твой директор уже, похоже, двигается в этом направлении, но…
— Он делает это с другой известной тебе целью.
— Знаю, но надо, чтобы цель стала та, которую я тебе озвучиваю.
— Он не согласится на это.
— Михаил Абрамович передаст тебе двадцать тысяч долларов. Попробуй его убедить.
— Попробую, но не уверена, что получится. А хранение на железной дороге оплачено?
— Частично. Михаил Абрамович даст тебе об этом более подробную информацию.
— Долг большой?
— Я же говорю, что он уточнит, но не мало.
— Так железная дорога их не отдаст. Будут держать как залог под оплату хранения.
— Не факт. Противогазы у них место занимают, а место это им нужно. Полагаю, что если кто-то даст гарантийное письмо, они отдадут противогазы. Особенно, если это сделает серьезная государственная организация, например ГО.
— Пусть «Континент» оформит гарантию.
— Кто у него возьмет? Под подобную липу я в последний раз через их министерство ситуацию регулировал. Больше не получится. Может, завод даст или получатель? Лучше всего, полагаю, чтобы письмо было от ГО. Нужды обороны… Может сработать.
— Я, конечно, попытаюсь, но ты не знаешь, насколько ситуация на заводе усложнилась. Директор уже не все решает, а у других в головах суммы с массой нулей.
— Попытайся. Если не получится… «Континент» ответит за все. Я, как представитель завода, предпринял максимум из возможного. Совесть у меня чиста. Деньги, что тебе передадут, — мои личные, времени я потратил — кучу, одних только ксероксов две штуки изъездил, не считая других офисных расходов. Надеюсь на тебя…
— Уволят меня. Что мне тогда делать?
— Приедешь ко мне работать. Только выиграешь. Думаю, что скоро противогазы вообще перестанут производить, а ваш завод переделают под детский сад или тюрьму. Лучше уж у меня главным бухгалтером трудиться, чем воспитателем в одном из этих заведений.
— Все шутишь. А женщину в пропасть толкаешь.
— В каждой шутке есть доля шутки. Запиши на всякий случай домашний телефон Михаила Абрамовича… Лучше позвони ему сегодня вечером. Он сделает все, что ты ему скажешь. В общем, не мне тебя учить. Ты женщина умная, самостоятельная и… красивая.
— Льстивый врун! Ладно, постараюсь, но имей в виду: только для тебя.
— Для нас. Давай прощаться, мне надо торопиться. Целую!
— Счастливого полета!
Родик сел в машину и спросил водителя:
— Как можно убить часов семь-восемь?
— А вы москвич?
— Я родился в Москве. А что?
— Были бы вы приезжим — покатал бы вас с экскурсией по Москве.
— А что? Это идея. Поехали в Третьяковку! Давно я там не был, а уж так, чтобы походить по залам целый день — вообще никогда не получалось. Только давайте двинемся кругом — по набережным. Около Новодевичьего кладбища остановитесь, я минут на двадцать отлучусь — могилу матери навещу, а на Фрунзенской в кафе заедем — пообедаем. Потом меня подождете до закрытия Третьяковки. Поужинаем в «Узбекистане» — и на вокзал.
— Как скажете. Я в вашем распоряжении, как договорились, до полуночи.
— Вам немного повезло, освободитесь раньше. У меня билеты на одиннадцатичасовой поезд с Ленинградского вокзала. Правда, нужно вернуться сейчас в гостиницу, кое-что я забыл сделать, а потом — по плану.
Пока ехали до гостиницы, Родик набросал послание для Оксы по поводу отъезда и, когда показалось знакомое здание, попросил водителя отнести записку администратору, а на словах передать, что адресат будет звонить или приедет, поскольку номер ему заказан и оплачен.
— Вперед! Нас ждут великие дела! — скомандовал Родик, когда водитель вернулся и доложил, что поручение выполнено.
В цветочном магазине при кладбище он купил любимые мамой гвоздики. Потом привел в порядок памятник и могилу, о которых никто не заботился с июня — со дня ее рождения. Постоял, стараясь услышать сердцем совет самого близкого человека, но только загрустил.
За обедом он выпил водки, отчего настроение совсем испортилось.
В Третьяковку Родик вошел в совершенно опустошенном состоянии и принялся бессистемно слоняться по залам. Последний раз он был здесь с Наташей несколько лет назад, когда она начала самостоятельно изучать рисунок. Тогда, перемещаясь от картины к картине, они старались понять пропорции, формы, цветовые, световые и светотеневые решения, их взаимосвязи. В общем, это был скорее урок, чем наслаждение живописью.
Сегодня Родик, несмотря на все переживания, почувствовал, что долгое время лишал себя очень многого.
Он случайно попал в зал с древнерусскими иконами около которых раньше не задерживался, и вдруг ощутил на себе пристальные и суровые взоры. Попорченные веками лики святых окружили его, словно призывая к ответу. В голове непроизвольно всплыли сцены общения с болгарами. Стыд захватил Родика. Не желая поддаваться ему, он спешно покинул зал, но тут же очутился среди портретов, которые всегда плохо воспринимал из-за неестественности застывшей мимики. Сейчас ему показалось, что лица подвижны и все изображенные на полотнах смотрят на него с укором. Подойдя к стоящей посреди зала скульптуре, он задумался о причинах таких перемен в своем восприятии, но объяснение напрашивалось одно: они — в угрызениях совести.
Чтобы отвлечься, он, не задерживаясь, прошел мимо хрестоматийных картин Саврасова, Шишкина и Крамского, осознавая их величие, но не имея желания и сил преодолевать сейчас барьер негативного восприятия, выработанный пошлыми развешанными повсюду копиями и бесчувственными школьными штампами. Отдыхая от верещагинских военных аллегорий, он задержался возле Айвазовского, вспомнив счастливые дни своего детства, проведенные в Феодосии. Наконец Родик добрел до любимых картин Куинджи и долго всматривался в чарующие глубины дымчатых горизонтов. Потом он, сидя на стуле, старался разобраться в потрясающей многоплановости репинских и суриковских полотен. Сходил к Врубелю и опять вернулся к Куинджи. Затем побродил среди современной живописи. В общем, отвлекся так, что не заметил, как музей подготовился к закрытию. Он нехотя прошагал чередой залов и вышел на улицу.
