мороза, не давали воде нужного нагрева котлы на самой теплоэнергоцентрали, третьи объясняли все халатностью дежурившей смены, но достоверно никто ничего не знал.
В трамвае было стыло, как и на улице, изогнутые металлические сиденья обжигали руку каленым холодом, и не сидело во всем вагоне ни единого человека, все стояли, так, стоя да в тесноте, получалось словно бы теплее. Окна в трамвае толсто заросли моховой наледью, и, несмотря на белый уже свет, внутри был полумрак, и где там ехали — не угадать, ничего не видно, возникало такое ощущение, будто ехали, громыхая по рельсам и дергаясь на поворотах, в некоей не имеющей никаких осязаемых границ белой моховой пустоте.
— Может быть, нам-то не стонт подниматься? — спросил с сомнением в голосе Виссарион.
— Да почему же? — неуверенно отозвался Евлампьев.
Они с Виссарноном, и Ермолай с ними, ехали, как было еще раньше условлено, к Ксюше. Но Галя с Федором так и не появились, и никто из них не позвонил, и по дороге на автостанцию Евлампьев хотел заити к ним, узнать, что случилось. Потрясение от вчерашнего подслушанного разговора как бы пригасило тревогу за них, загнало се вглубь, но там, в глубине, она жила, ворочалась, то и дело напоминая о себе, и чем ближе подъезжал трамвай к Галиной остановке, тем сильнее давала о себе знать эта тревога, и уже мнилось бог знает что: и бандитское ограбление, и вой сирены «скорой помощи», несущейся к сбитым пьяным водителем старикам…
— А что. пап, действительно, не надо нам с Саней. — сказал Ермолай. — Что мы все к ним… неудобно как-то.
— Неудобно?..— не смея взглянуть на Ермолая, пробормотал Евлампьев. Внутри после этого подслушанного разговора все было не на месте. Хотя и провели уже после него напротив друг друга несколько часов за столом, легче от того не стало: что ни говори, а подслушивать чужие исповеди, пусть даже родного сына.отнюдь не доблесть, и нет тут особой разницы, прикладывал ли ты, изогнувшись, ухо к замочной скважине или стоял по-обычному, в полный. рост, — все это одно. — Ну, если вам кажется, что неудобно, — сказал он, — ну, что тогда… ну давайте…
— Мы вас с Ромой, — сказал Виссарион, — в подъезде подождем. Постоим. Перекурим. Опыт у нас имеется, — засмеявшись, подмигнул он Ермолаю.
— Точно! — тоже со смешком отозвался тот.
Евлампьеву сделалось так нехорошо — хоть провалиъьйся под землю. Они-то думали, что ему непонятно…
Трамвай задергался и стал останавливаться. Включилея динамик, и сквозь оглушительный, тяжело прогибаюший барабанные перепонки шум и треск пробился голос вагоновожатой. До того она почему-то пропустила несколько остановок, не объявляло ничего, и сейчас, оказывается, пора уже было сходить.
Ермолай стоял к двери ближе всех и принялся проталкиваться. Евлампьев с Виссарионом, запинаясь о чужие ноги, полезли следом за ним, их ругали, поддавали в сердцах локтями, трамвай остановился, двери, натужно загудев мотором, хрипло всхрястнув, с трудом разомкнулись, и они как раз дотолкались до них и один за другим, шумно, горячо дыша, вытолкались наружу.
— Целы, Емельян Аристархович? — спросил Виссарнон, засовывая обратно под воротник вылезший шарф.
— Да уж!..— вместо ответа выдохнул Евлампьев, ощупывая себя под мышкой. В одном месте его зажало — не выбраться, он рванулся, и в рукаве где-то крепко, с протягом затрешало. Снаружи. олнако, шов у пальто был цел, порвался, видимо, ватин внутри или подкладка.
— Куда, не помню что-то? — спросил Виссарион.
— Да вон, следующий дом, — махнул рукой Евлампьев.
У обочин дороги во всю даль улицы стояли троллейбусы с опущенными штангами. С округло-сутулых спин их свисали к земле длинными петлями бурые, грязные веревки, притянувшие штанги к крышам. Вдали в сизой дымке стояла ремонтная машина для верховых работ, колонна ее была поднята, и в корзине толклись, делали что-то с проводами двое рабочих.
— Ни-чего себе! — сказал Ермолай, показывая на простенок между окнами, к которому подходили.
Из стены на уровне второго этажа свешивался вниз и чернел на снегу тротуара, вытянув:лись змеиным хвостом, тонкий трос.
Евлампьев поглядел на него — и понял. Когда шли на трамвай, видели точно так же стреноженные троллейбусы на круге конечной остановки, еще удивились, чего их так много, не догадавшись, что линия вообще не действует, — теперь же все стало понятно. Болтавшийся трос являлся растяжкой, которыми крепились троллейбусные провода. Видимо, натяжение их не было рассчитано на завернувшие нынче морозы, сила, сжимавшая металл, оказалась слишком большой, они не выдержали напряжения, пообрывались, и рабочие в корзине на таком холоде занимались сейчас их заменой.
— Была, однако, ночка! — с непонятным восторгом протянул Ермолай, подворачивая к лежащему на снегу металлическому хвосту и трогая его на ходу ногой.
«Может быть, из-за этого?» — обнадеживающе подумалось Евлампьеву. Хотя трамваи-то… Но, может быть, вечером вчера и трамваи? И телефонная связь тоже…
Они дошли до Галиного дома и свернули во двор. Во дворе было солнце, оно висело над горизонтом в ветвях деревьев сияюще-золотым ликующим шаром, и эта сизая морозная хмарь, заполнявшая воздух, здесь, на солнечной стороне, была недвижной, зависшей между землей и небом сверкающезолотой пыльцой.
Галя с Федором жили на третьем этаже. Ермолай с Виссарионом остались у окна между первым и вторым, и дальше Евлампьев пошел один. Когда миновал второй этаж и стал подниматься на третий, снизу донесся щелчок зажигалки, — Ермолай с Виссарионом закуривали.
За дверью не отозвались ни на первый звонок, ни на второй, ни на третий. «К соседям пойти узнать?» — беспомощно подумалось Евлампьеву.
Он нажал на кнопку еще, подержал так палец — для очистки совести, для успокоения, не веря уже, что дверь может открыться, — отпустил, собираясь шагнуть к соседней квартире, и тут замок вдруг хрястнул.
На пороге стоял Федор. Он был в трусах, пижамной рубашке, схваченной на одну пуговицу у подола, и босиком.
— А, Емельян! — сказал он, не удивляясь и не конфузясь, что Евлампьев застал его в таком виде. — А я подумал, моя благоверная вернулась.
Дряблое морщинистое лицо его было помято, с опухшими, воспаленными глазами, волосы стояли торчком, и изо рта у него крепко шибало не перегоревшим еще, свежим водочным запахом.
— Откуда вернулась? — ступая в квартиру, спросил Евлампьсв.
Федор был дома, похоже, что спал, голос его был, в общем, вполне обычен, и Евлампьев сразу же успокоился: ничего, значит, страшного не произошло, а что произошло —
