разбивала стекла, зеркала и складывала из них мозаику.
Ханна умолкает, а я боюсь даже пошевелиться.
— Все потому что, каждый раз ты ругал меня. Мозаика была единственной причиной, из-за которой ты всегда волновался обо мне явно. Ты мог даже крикнуть, и хмуриться весь день. Это не пугало. Сперва, конечно… Конечно, я действительно обижалась, но когда уходила к себе в комнату, улыбалась. Потому что папа меня ругает, и папа дома. Я хотела, чтобы зеркал стало еще больше, чтобы я не останавливаясь, заставляла тебя волноваться, и ругать меня. Думала тогда ты больше не уедешь никуда. Увидишь, что я не слушаюсь, и останешься дома. Так… я поступала. Мне стыдно, папа. Прости.
Ее взгляд тускнеет, а мои глаза застилает серая пелена. Это слезы. Я уверен в том, что это они, ведь глаза нещадно пекут. Я пытаюсь сдержать их, чтобы не расстроить дочь. Она не должна видеть, как отец проявляет слабость. Я никогда этого ей не показывал, и не собираюсь. Однако, что же поделать, если ее слова разбивают меня? Столько лет, мне приходилось выбирать между тем, что должен, и тем, что хочу.
Между жизнью и смертью.
Теперь я понимаю ценность того, что создал вокруг себя. Она оказывается заложена в словах дочери, как в настоящем откровении. Я знаю, что ей трудно говорить об этом. Слишком трудно, но она решается это сделать, чтобы стать ближе.
Между нами всегда оставалась пропасть из расстояния и времени. Наши отношения нельзя назвать близкими. Да, я люблю ее безгранично, но этого мало.
Мало просто любить детей, давать им достаток и думать о будущем. Их надо слышать.
А я не мог, потому что был всегда занят, всегда далеко… Но сейчас все стало иначе. Все изменилось с появлением Веры. Оказывается, я страстно хочу быть эгоистом. Ведь только став им, я вот так просто беру свою дочь за руку, и тихо шепчу, то, что теперь действительно могу выполнить:
— Я больше не уеду надолго. Ты же знаешь, Ханна. Я теперь всегда буду рядом.
Она молчит, но крепко обхватывает мою ладонь крохотными ручками. Так сильно сжимает ее, энергично кивая, и пряча взгляд, что мне приходится снова затормозить и остановиться.
Я тяну Ханну ближе, и бережно обнимаю, тихо, но уверено произнося:
— Я больше никуда не уеду надолго. Никогда. Даю слово. Ты веришь мне?
Ханна снова кивает, и прячет от меня слезы. Она быстро вытирает лицо и уверенно делает глубокий вдох.
— Верю, аппа. Но теперь итак боюсь тебя отпускать. Ты же заблудишься.
Ханна с улыбкой указывает на навигатор, а я хмуро поджимаю губы.
— Ну, признай, что ты заблудился.
— Эге, — я наигранно осекаю ее и снова выезжаю на дорогу. — Ничего подобного. Это… навигатор сломался. Вот.
— Папа, ты заблудился, — упрямо повторяет Ханна.
Она складывает руки на груди, и приподнимает бровь. Осматривает совсем, как взрослая, и пытается доказать правоту.
— Ничего подобного.
— Заблудился, — она настолько холодно произносит, копируя мой тон, что брови ползут к макушке.
— Ты в кого такая…
— Ты учил не врать, и не юлить. Признавать свои ошибки, — она загибает пальцы, прищуриваясь и вспоминая. — Честно отвечать за свои поступки. Не бояться трудностей. Что там еще… А. Точно. Не стыдиться неудач.
— Каким ужасам я учил собственного ребенка, — кисло бормочу. — Хорошо. Хорошо, Ханна. Я заблудился. Ты довольна?
— Конечно. Жаль я это на камеру не сняла.
— Ханна.
— Вот потеха для омма была бы.
Она довольно смеется, заражая своей улыбкой. С ней на лице, получасом позже, я останавливаюсь у высоких ворот дома. Итальянская деревня, в которой живет Алексей, выглядит не так, как та, в которой я вырос. Это совершенно другой мир.
Ханна осторожно подходит ко мне, но тут же встает за спиной. Дверь в воротах открывается, а из нее показывается аджумма. Женщине на вид примерно шестьдесят. Она довольно хорошо выглядит, но осматривает с таким цепким интересом, будто ждала кого-то.
И это явно не я.
Она ищет Веру? Ясность в происходящее привносит уверенный бас. Мужской голос звучит в глубине двора. Он обращается к женщине на языке Веры, а та кивает и отходит в сторону.
— Спасибо, — произношу на ломаном русском, и вхожу во двор.
Ханна идет позади, я слышу, как она робко здоровается с женщиной. Искоса наблюдая за аджуммой, припоминаю рассказ Веры о том, что ее свекровь сложный, но искренний человек. Просто к ней нужно найти подход. Однако, я вижу иное. Женщина явно не рада нашему визиту, и быстро уходит в дом, как только указывает куда идти.
Я обхожу стройный ряд кипарисов, и сразу встречаю глубокий взгляд синих глаз. Алексей сидит в коляске, которая оборудована так, что мужчина может передвигаться, управляя джойстиком.
Осматривая бывшего мужа своей жены, я словно заглядываю в свое возможное будущее. Таким я мог стать в любой момент, и это не зависело от того, упал бы с небес, или стал бы жертвой свинца на земле.
Такова возможная плата того, кто выбрал этот путь. Мы выбрали его сознательно.
— У тебя красивая дочь, Кан Чжи Сан, — Алексей криво улыбается. Иначе не может, ведь левая сторона его тела почти неподвижна. Я замечаю это невооруженным взглядом. — Как ее зовут?
— Ханна, — отвечаю осипшим и низким голосом, так и не отпуская взгляда мужчины.
Мы смотрим друг другу в глаза так долго, будто ищем что-то, о чем нам самим неизвестно ни черта. Ханна выходит вперед и кивает Алексею. Она ненавязчиво разбивает напряжение между нами робкой улыбкой и голосом. Дочка сразу успокаивается, как только замечает ответную улыбку мужчины.
В этот момент из мансарды дома, выходит довольно коренастый мужчина. За ним снова появляется аджумма. На этот раз женщина смотрит иначе. Она с улыбкой подзывает Ханну к себе, а мужчина машет мне рукой в приветствии.
— Аппа? — дочка сразу ищет объяснений, ведь не понимает языка женщины, а мужчина подзывает Ханну на ломаном английском.
— Аджумма зовет тебя, чтобы показать красивый сад, — перевожу Ханне.
Никогда не думал, что языковой барьер, такой ад.
— Ханна, — Алексей осматривает дочь, и внезапно поворачивая к ней коляску, смешно хмурится. — Я взял твоего отца в плен. Хочешь его вызволить?
— А-а-а… — в недоумении спрашивает Ханна.
— Она английский плохо знает, — обреченно объясняю, а мужчина вскидывает бровь вверх.
— Почему не учит? У нас дети с первого класса по два языка учат, — он недоумевает.
— Нам сложно воспринимать эти языки. Она знает японский, — ухожу от ответа.
— Вот оно как. Интересно, — Алексей кивает. — Так переведи ей. Она же ждет. Скажи, чтобы
