Мать Петра, оставшись вдовой, снова вышла замуж, ее новым супругом стал Василий Юрьевич Голицын. Петра князь воспитал как родного, и со своими братьями, Василием и Иваном, Басманов был очень близок.
Все последние годы Петр преданно служил Борису Годунову и слыл его любимцем. Смелый, решительный, верный, он был одним из ближайших сподвижников царя и получил от него за службу множество чинов и наград.
Теперь же, уезжая из Москвы в войска через три дня после смерти Бориса, Петр пребывал в смятении: он не мог забыть Димитрия, плакавшего над телами русских ратников. И если раньше мысль о том, что на троне сидит опытный и рассудительный царь, перевешивала душевные сомнения, то теперь Басманов вконец растерялся. Ныне царем стал шестнадцатилетний отрок, не имеющий ни жизненной мудрости, ни опыта управления державой. Что-то будет с Русью? Петр был рад, что вскоре окажется в войсках, сможет встретиться со сводными братьями Голицыными и посоветоваться с ними.
– Звал, Петруша?
В шатер Басманова вошел Василий Голицын, а за ним – поразительно похожий на него Иван. Петр с улыбкой встал и по очереди обнял обоих братьев.
– Садитесь, ребята, разговор есть.
Он приехал уже неделю назад, успел привести войско к присяге Федору Годунову и провести кое-какие изменения в ходе осады, но только сейчас решился поговорить с братьями о сомнениях, терзавших его душу.
– Что говорят в войсках о Димитрии?
Василий притворно вздохнул и сказал:
– Верят ему, Петруша. А потому за Федора стоят неохотно.
– А что за история про то, что он под Новгород-Северским не позволил полякам преследовать наших?
– Ну, ты сам знаешь, нас там не было, – вступил в разговор младший брат, Иван, – но ребята Мстиславского сказывали, что так и было. Вроде одного поляка царевич даже чуть не изрубил.
– Царевич? – быстро переспросил Басманов.
– Прости, Петруша, – прошептал Василий, – это мы так его промеж собой кличем.
Басманов надолго замолчал, напряженно глядя перед собой. Наконец, вздохнув, он спросил:
– Что делать нам, братья?
Голицыны переглянулись.
– Мы тут с Шуйским поговорили, – осторожно начал Иван, – всё за то, что Димитрий не самозванец и надобно нам от Годунова отложиться.
– Хм, неужто и Василий Иваныч так считает?
– Да, Петя, он сам разговор и начал.
– Но как изменить царю? Понимаете вы, что, коли мы переметнемся с войском, путь Димитрию на Москву будет открыт?
– Само собой. И он нас отблагодарит, считай, мы его на трон и посадим. Представь, какая власть у нас при Димитрии будет!
– Дело-то не в этом. Я две недели назад в Москве юному Федору присягнул. И ладно б его трона лишили, а то ведь как Бог свят убьют.
– И что же? – презрительно спросил Василий. – Да, он дитя невинное, но все то же проклятое семя, добившееся венца обманом и детоубийством.
– Я от Годунова ничего, окромя хорошего, не видал, – возразил Басманов.
– Ну, то ты. А Романовы где? А Черкасские, Репнины, Сицкие? Вот то-то.
– Дык на то и царь, чтоб казнить да миловать. Как хотите, братья, а я Федора на погибель отдать не могу.
– Да что в нем хорошего? Дитя неразумное, в несовершенных летах, что он может державе благого сделать? А царевич в европейских землях воспитан, полегчит нас да воли прибавит. Слыхал небось, как польский-то король у них в желаниях скован? Уж про то не говоря, что царь он по крови и наш долг святой перед ним склониться.
Басманов встал:
– Ах, если б быть уверенным, что он не самозванец… Ладно, спасибо вам за разговор, братья, буду думать. А вы без меня ничего не затевайте.
– Хорошо, Петруша, – согласился Василий, – ты думай, а мы подождем. Только помни, дело-то весьма спешное.
* * *
В Путивле, в стане Димитрия, настроение было приподнятое. Неожиданную смерть Годунова сочли знаком Божиим, то тут, то там слышалось:
– Сам перст Господень, покарав царя, указал нам на Димитрия.
– Длань Божия хранит царевича и устраняет его врагов.
– Нечего теперича и сомневаться, сам Бог ведет его к трону.
Сам же Димитрий хоть и радовался нежданному подарку судьбы, но понимал, что до трона еще далеко. И главным препятствием было царское войско. Когда царевич узнал, что во главе его теперь стоит Басманов, он вызвал князя Шаховского и требовательно спросил:
– Я, князь, просил тебя позаботиться, чтоб Петр Басманов мне служил. Сделал ты что-нибудь?
– Трижды, государь, в Новгород-Северский посылал я переговорщиков, и всех этот нечестивец повесил. А потом уехал он в Москву, и с тех пор мы добраться до него не можем.
Подойдя к кованому ларцу, стоящему в углу комнаты, Димитрий открыл его, достал бумаги и протянул их Шаховскому:
– Возьми. Это самое дорогое, что есть у меня. Пошли к Кромам переговорщика надежного и знатного, да вот хоть Гаврилу Пушкина, пусть тайно покажет эти бумаги Басманову. А там уж Петр Федорович пусть сам решает. Передай – свою судьбу я без колебаний ему вручаю, знаю, что не сподличает.
* * *
Шестого мая, когда Басманов осматривал пушки, к нему подбежали стрельцы:
– Петр Федорович, лазутчика схватили!
Они указали на нескольких ратников, державших за руки знатного вида вельможу в парчовой ферязи. Басманов, подойдя, встал напротив пленника и спросил:
– Кто таков?
– Пушкин я, Гаврила Григорьич. Мне с тобой, Петр Федорович, поговорить надобно.
– Он от самозванца прибыл, – наклонившись к уху Басманова, прошептал один из стрельцов.
– Что ж, давай поговорим, коли надобно. Только, ежели мне твой разговор не понравится, не обессудь.
Они прошли к шатру Басманова, и он, откинув полог, кивнул:
– Заходи, Гаврила Григорьевич.
Пушкин вошел и уселся на одном из обитых бархатом стульев, привезенных в лагерь по распоряжению Петра. Хозяин сел напротив и неторопливо предложил:
– Ну, сказывай.
Гость вынул из-за пазухи бумаги и протянул Басманову:
– Царь Димитрий Иоаннович велел тебе показать.
Глаза Петра сверкнули гневом.
– Не знаю такого царя и знать не хочу! – прогремел он. – Царем только Федора Борисовича почитаю!
Пушкин, нисколько не испугавшись, спокойно кивнул на бумаги:
– Прочти, батюшка Петр Федорович, а потом и ответствуй.
Басманов усмехнулся и погрузился в чтение. Со все возрастающим изумлением он внимательно прочел письма Марии Нагой, ее брата Афанасия и Федора Романова. И если подлинность бумаг, подписанных Нагими, еще могла вызвать у него сомнения, то руку старшего из братьев Романовых он знал и ясно понимал, что в данном случае о подделке речи и быть не может. «И мать Димитрия, и Романов – оба живы. Самозванец не стал бы писать от их имени, это просто глупо». Петр протянул бумаги Пушкину и мрачно произнес:
