— Меня Штейн водил смотреть на нее. И сказал, что в этом доме лучше быть послушный девочка.
— Понятно. И что Херш сказал, когда вы спросили его, зачем ему винтовка?
— Говорит, может быть, собирется стрелять немцев. Может, меня. Кто знает.
— Что было потом?
— Он схватил меня за волосы и повалил на кровать. А потом заставил меня взять в рот.
— Принудил вас к феллацио?
— Это значит сосать хрен, да?
Мистер Паунд неодобрительно покачал головой.
— Да, — после паузы сказал он.
— Да. Так правилно.
— Вы сопротивлялись?
— Я слишком боялась.
— Вы кричали? Звали на помощь?
— У меня же рот был занят, прикинь? Как кричать?
— Что потом?
— Я говорю ему, вы что это, прикинь? Ведете себя, будто я вам животное! Он сказал, это потому, что я добрый. Твой отец еще не так бы моего отца разуделал, если бы тот ему на войне подвернулся.
— А потом что было?
— Он стал пьяный. Захотел спать. Уходи, говорит. Иди вниз. И делай все, что хочет Гарри, а то смотри у меня.
Подошло время перерыва.
— Господа присяжные, — сказал господин судья Бийл, — едва ли я должен особо предупреждать вас, что вам запрещено с кем-либо обсуждать дело, а если кто попытается с вами о нем заговорить, сообщайте мне.
В пятницу в 10:30 Ингрид продолжила показания. Сообщила суду о седле и о том, для чего Гарри его приспособил. Сказала, что он вознамерился ее фотографировать и грозил физическим воздействием.
— Что Штейн делал потом?
— Заставил меня лечь на ковер лицом вниз.
— А потом что произошло?
— Запихнул свой хрен мне в задницу.
— Вы сопротивлялись?
— Ну естественно. Болно же! Но у него в руке был конский хлыст.
— Как долго это продолжалось?
— Не помню. Мне кажется, я отключилась.
— Когда вновь появился Херш?
— В четыре утра. Это я помню.
— Он был одет?
— Он был в халате, но у него все было видно.
— Что было видно?
— Его халат был без пояс. И распахнут.
— Что он делал?
— Он очень сердился на Штейна.
— За что?
— Не за то, что тот сделал со мной. Это ему было похер. — Она спохватилась, вспыхнула. — Извините меня, Ваша Милость.
Махнув рукой, господин судья Бийл дал знак продолжать.
— Свидетельница не вполне владеет английским, — пояснил мистер Паунд. — Она не понимает, какие слова считаются нецензурными.
— Продолжайте, пожалуйста, мистер Паунд.
— Да, Ваша Милость. Так на что же он тогда сердился?
— Из-за винтовки. И седла. Особенно из-за седла. Он утащил Штейна в другую комнату и там кричал на него, а когда Штейн вышел, отложил седло в сторону.
— А не было ли у вас возможности воспользоваться их отсутствием и сбежать?
— Так ведь одежды нет! И у них ружье. И конский хлыст. Да и вернулись они довольно быстро, прикинь, да?
— А что было потом?
Сперва Херш был очень добрым. Налил всем выпить. Сел со мной рядом и ни к чему меня особо-то не принуждал, взял только за руку и положил ее… ну, туда, на этот его…
— Пенис?
— Да. Так правилно. Но потом его настроение изменилось. Спросил, состояла ли я в гитлерюгенде. Я сказала, что слишком поздно родилась. Он стал смеяться. А я сказала, что мой старший брат состоял в гитлерюгенде — ну и что, это же такая чепуха! А мой папа на войне спасал евреев. От этого он стал смеяться еще больше. Подумал, будто это ошен смешно.
— Вы знали, что Херш еврей?
— Да мне-то что. Какая разница?
— Отвечайте да или нет, пожалуйста.
— Нет, я не знала. Но потом он мне сказал. А я говорю, вы такой симпатичный, кто мог подумать? Ну, он на вид-то непохож, прикинь? Может быть, мой английский был не правилно. Но он лицом стал ошен, ошен сердит.
— И что произошло потом?
— Он толкал меня. Пихал. Схватил меня ошен, ошен сильно вот здесь. — Она показала на запястье. — И велел Штейну дать мне одежду и выставить вон.
— Что потом?
— Штейну это не понравилось. Он сказал, лучше держать меня в плен до утра. Я имею следы, сказал он. Херш тогда и его пихнул. И закричал: не хочу больше видеть ее здесь ни секунды.
После чего Штейн, несмотря на все свои опасения, все же выдал Ингрид ее одежду, и она убежала.
— Это был коссмаар! — сказала она и разрыдалась.
Получив доступ к потерпевшей, сэр Лайонель Уоткинс действовал быстро и безжалостно. Первым делом выяснил, что мисс Лёбнер, оказывается, и раньше частенько засиживалась в кафе «За сценой» до полуночи. Прижав ее к ногтю тем фактом, что полиция обнаружила некоторое количество наркотика у нее в комнате, он спросил, как же это возможно, чтобы она не распознала его сразу, как только ей предложили.
— А в комнате это был не мое, — открестилась она. — Одна сокурсница у меня его оставил со своим спальный мешок. Я даже и не знал, что там.
Уоткинс также добился от нее признания в том, что она не сама пошла в полицейский участок, а была задержана и доставлена в патрульной машине. Затем, внезапно:
— Мисс Лёбнер, вы контрацептивные таблетки принимаете?
Она бросила взгляд на мистера Паунда.
— Мисс Лёбнер, вы поняли мой вопрос?
— Да.
— Да, вы поняли мой вопрос или да, вы принимаете таблетки?
— Да. Таблетки. Я их принимаю.
— Вечер двенадцатого июня благодаря таблеткам был безопасен с точки зрения зачатия? Или нет?
— Н-не помню.
— Странно. Казалось бы, это должно было быть для вас крайне важно.
Далее сэр Лайонель спросил, почему Ингрид не швырнула в окно какую-нибудь вазу и не кричала, не звала на помощь? А могла ведь и стулом в окно. Почему, оставшись одна в гостиной, не выбежала на улицу голой, чтобы не подвергнуться столь грубому надругательству?
Видно было, что этим он ее потряс, и свидетельское место девушка покинула, прижимая к глазам платок. Затем слово взял мистер Коукс, защитник Штейна. Мистер Коукс выразил сочувствие членам жюри присяжных, приличным людям, которые и так уже наслушались всяких непристойностей, особенно в показаниях потерпевшей мисс Лёбнер, чье неуверенное владение литературным английским значительно уступает ее же знанию словесного ряда, который принято ассоциировать со сточной канавой.
