— Спасибочки!
— Да перестаньте же меня перебивать, невежа вы этакий! — воскликнул выведенный из терпения ученый. — Врачи констатируют смерть, вас похоронят, произнесут речи... А я потом вытащу вас из гроба и дам выпить «живой воды». Вы сразу очухаетесь и будете как новенький — на двадцать или даже двадцать пять лет здоровей и моложе прежнего. И пойдете себе спокойно, куда вам вздумается. Между прочим, не исключено, что вы сделаетесь бессмертным; этого я пока проверить не мог, ибо всего несколько месяцев тому назад сделал свое открытие.
— Так вы... вы уже проверяли ваши зелья?
— Да; на кошках, — ответил доктор.
— На кошках!
— Старая, дряхлая, двенадцатилетняя кошка, которую я едва живою вырвал из рук Кобы, превращается в резвого котенка! Бегает и играет! У нее даже заново вырос хвост!
— Хвост — это, конечно, впечатляет... — пробормотал Ленин. — Но, доктор, я-то не кошка...
— Физиологические реакции всех млекопитающих однотипны. Вы же верите в теорию Дарвина?
— Да чорт ее знает, — отвечал Ленин. После того, как ему явился призрак Троцкого, он из материалиста превратился в убежденного агностика и сомневался во всем — иногда даже в собственном существовании. — Знаете что, Богданыч? Я пока не готов. Давайте как-нибудь по-простому. Воду свою на ком другом опробуете, а уж я найду способ уйти...
— Я рабочий, — повторял рабочий. — Я кузнец. Кузнец, Ильич!
Вероятно, им сказали, что Ленин глух. Идиоты! Рабочую делегацию допустили к нему только для того, чтобы рассеять слухи о его болезни и пресечь панику. Поговаривали, что Ленин неизлечимо болен, утратил рассудок, а без него все покатится в тартарары! Рабочие всегда полагали, что пока Ленин жив — им ничего не угрожает. Первая такая паника прокатилась по России, когда в него стрельнула бедная глупышка Фанни — дай бог ей здоровья и счастья в личной жизни... Рабочие тогда настолько перепугались, что ему, еще бледному от ранения, пришлось, дабы их успокоить, вторично выступить у Михельсона и рассказать анекдот с того самого места, когда его прервал выстрел.
— Я кузнец, — повторял кузнец. — Мы скуем все, намеченное тобой.
Ленин пристально вгляделся в рабочего и чуть не отшатнулся. Это был Лепешкин, чистый юноша Лепешкин, с которым они когда-то так отлично провернули бауманское чудесное воскрешение!
Он крепко обнял Лепешкина и прошептал ему в самое ухо:
— Стоять смирно, Яшка! Ты давно в кузнецах?
— С десятого, — так же шепотом ответил потрясенный Яшка. — Ты что, помнишь меня, Ильич?
— Не дергайся, идиот! Слушай, что ты сейчас сделаешь. Сейчас ты спокойно уйдешь и приготовишь мне жилье на первое время, а через месяц заберешь меня отсюда. Я потребую, чтобы тебя пустили в Горки. Сам вызову. У меня кое-какие дела остались. А потом я уйду, потому что здесь оставаться нет никакой возможности. Понял?
— Понял, — энергически закивал Лепешкин.
— Я тебя вызову, повезешь меня на прогулку. Подготовишь дыру в заборе. Я скажу, чтобы тебя отрядили чинить. Понял? И чтобы чисто у меня! Иначе я такое с тобой сделаю! Я все теперь могу!
— Я... Ильич... все намеченное тобой...
— Ступай, — громко и по слогам сказал Ленин, имитировавший в последнее время затруднения с речью. — Эта... эта... кузнец!
Все зааплодировали.
— Эта... эта... пусть кует!
— Что, что, Ильич?! — волновалась Надя.
— Забор... дыры там... зайцы... ходют... Ходют, ходют. Топ-топ. Ме-ша-ют мыс-лить.
— Всех расстрелять! — крикнул комендант Горок, бывший матрос Кулигин.
— Нель-зя, выстрелы мешают мыслить, — с усилием проговорил Ленин. Забор заделать. Эта, кузнец. Дать работать. Я знаю кузнеца.
Надя Крупская прочла много книг и знала, что иногда зрелище сильного, простого человека из народа помогает тяжелобольным. Лепешкина пустили работать на территорию Горок. Через две недели все было готово.
В октябре 1923 года Ленин потребовал отвезти себя в Кремль. Задачи, собственно, у него там были простые и всего две. Первая — положить кое-что в ящик стола в его кремлевском кабинете. Вторая — забрать кое-что из этого ящика.
«Дорогие товарищи! — написал он на фирменном совнаркомском бланке, которыми его продолжали снабжать и в Горках. — Заехали мы с вами куда-то совсем не туда. Я думал, что можно сделать революцию, а вместо революции у нас сплошная кровь и разруха. Гражданская война меня добила, а ЧК вообще превратилась в главную государственную службу. Это хрень, архихрень, товарищи, я этого не хотел, товарищи. Я думал повеселиться, а получилось чорт-те что. В другой стране все могло быть иначе, но тут у нас только и ждут повода поубивать друг друга. А главное — очень все скучно, и могу предчувствовать, что скоро начнут веселиться нашим обычным способом. Всем товарищам большевизанам от души советую уйти, как сделаю это сейчас я. Искать меня вам не рекомендую, потому что все равно не найдете. Мы, большевизаны, отлично умеем прятаться. Если даже мы все уйдем, революция в России уже все равно не остановится, но советую вам на всякий случай ввести новую экономическую политику, то есть постепенно вернуться ко временам, когда можно было хоть покушать. И давайте в Женеву, а не то в Цюрих, явки я все помню и, если что, помогу. Проживем, сделаем второй „Интернационал“. А здесь добра не будет, я вам точно говорю. Здесь одна половина народа валит другую половину, и так по очереди. А счастья нет. Поэтому я пошел, и вы давайте тоже. А на хозяйстве можно пока подержать Кобу, этот уж точно ничего не испортит. Он, правда, слишком глуп (потом это слово прочитали как „груб“), поэтому для контроля можно поставить Бухарина и Пятакова. Ваш Ленин».
Написал сверху размашистое «Письмо к съезду», перечитал и сделал приписку:
«А Феликсу я не верю, и вы не верьте. Феликс хочет власти. Доказывать я это сейчас не буду, а просто говорю, что я тебе, Феликс, не верю, и не люблю тебя, Феликс. И в партию тебя больше не возьму. Товарищи, не слушайте Феликса! Он не железный, железных не бывает. Он деревянный, а это неинтересно».
Подумал еще чуть-чуть и приписал для бодрости:
«Главное — хвост пистолетом! В. Л.»
Он еще раз перечел письмо. Вроде бы все там было, но чего-то не хватало. Чего? Он никак не мог сообразить; он стал думать обо всем подряд. Мысли разбегались. «Если письмецо от Алешки придет — хранили чтоб до моего возвращения...» (Он все ждал ответа на свое письмо племяннику в Австралию.)
Вечером 20 октября Ленин неожиданно приехал в своей кремлевский кабинет. Старательно имитируя дряхлость и усталость, поднялся по знакомой лестнице, открыл дверь, выдвинул ящик стола, положил туда письмо к съезду, пошарил, выгреб то, за чем ездил... Три источника и три составные части, так и лежавшие все это время в столе, никуда, слава богу, не делись. Наперстки еще могли пригодиться в новой жизни, которую он намеревался начать.
