унималась:
– Милый, молю, ты знаешь – Виктор клялся возлюбленной: «Я умираю от любви». Ну и ты скажи. Умоляю!
Думаю: «Откуда взялся этот Виктор?» – и отвечаю прямо:
– От любви умереть не могу. Откровенно признаюсь: не могу.
Она посмотрела на меня своими прекрасными глазами огорченно и удивленно. Выражение ее лица было какое-то печальное и жалкое.
– Нет, правда? Ты не знаешь, как умирают от любви?.. А ты не можешь украсть для меня, как Виктор?
– Что украсть?
– Все.
– То есть как – все?
– Виктор сказал Ольге: «Все брошу к ногам твоим».
– Ворованное?
– Как это пошло, не тонко!
Какой-то особенный, злой огонек мелькнул в ее глазах.
В конце концов мы повздорили. А соловьи заливались… Я возвращался на станцию один. Пахло рекой. Проходя по мосту, я остановился и стал смотреть на воду. Темны были отражения берегов, и в глубине сняли звезды. На душе было тихо, странно, радостно. Вдруг слышу крик: «Постой, умоляю!»
Я обернулся и увидел бегущую фигуру в белом платье. Она!
– Я поняла, я все поняла! – подбежала актриса ко мне. – Ты хочешь броситься в воду: Я знала, я чувствовала. Но я спасу тебя.
– А вам бы понравилось, кабы из любви к вам кто-нибудь утопился или застрелился?..
– Еще бы, – ответила она, не задумываясь. – Вот из-за Ады Дурвенд четверо застрелилось. А в меня – трое стреляли.
Луна осветила ее на фоне темных ольх. В тишине ночи она была торжественно-прекрасна.
– Прощай! – крикнул я и бросился в воду.
Послышался ее отчаянный крик.
Река несла меня по течению. Было глубоко, но я хорошо плавал. И вижу – уже вдали мост, на котором я был. Бегут люди с фонарем, крики, ее крик «спасите!», кто-то вопит «караул!». За поворотом реки подплываю к берегу и хватаюсь за ветви ольхи. Мне бросают веревку. Вылезаю. На берегу – люди, дачники. Один из них наливает мне в стакан какого-то вина, говорит: «Скорей пейте» – и держит меня за пульс. Он взволнованно шепчет:
– Я все знаю. Идемте.
– Куда?
– К нам. Она у нас, там доктор. Хорошо, что спасли вас. Петр Сергеевич смотрит с террасы, говорит: «Вот на мосту человек. Наверное, топиться хочет. Ночью в реку смотрят не зря…» А та, барынька ваша, кричит: «Это из-за меня, утонет!» Плачет. Идемте. Если бы не Петр Сергеевич, то – ау! Уж вы начали за ветки хвататься. Ну, не стоит говорить. Не унывайте, молодой человек.
Мы пришли на большую дачу. Я переоделся. Мне дали очень широкие панталоны и японский женский халат, все, что попало под руку. Народу полна дача – все милейшие люди. С террасы доносятся голоса: «Утопленник».
«Вот история! – думал я. – Надо все же для приличия делать вид, что я в самом деле хотел топиться».
Женщины, приоткрыв дверь, разглядывали меня испуганными глазами. Мужчины успокаивали. Доктор брал за пульс, говоря в сторону, в пространство:
– Пальпитацио кордис!
Какой-то дачник приносил вино стакан за стаканом и повторял: «Вы пейте, и я с вами. Ах, эти драмы, у меня их. Ну что, пейте!»
Меня вывели в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Один из дачников поднял бокал:
– Поблагодарим Петра Сергеевича и доктора, которые первые откачали молодого человека. И да послужит наше дружеское сочувствие знаком того, что он не так забыт, как многие из прочих утопленников!..
Другой дачник, огромного роста, с белым лицом и с туловищем, похожим на комод, тоже сказал спич:
– Не только в молодые, а даже в наши годы могут случаться от женщины такие реприманды, что просто ум раздвигается на части. Все мы знаем по делам нашим, что в прошлом году случилось с нами, от Эмилии Карловны. То есть, я хочу сказать, – с ее мужем. В этаком разе, ежели бы с ним не сладил Веревкин Костя, под новый год у «Яра», то скажу прямо: фабрика пошла бы к дьяволу.
На меня все глядели с сожалением и радостью. Дамы ухаживали за мной, особенно одна… Она жала мне руку и повторяла на ухо:
– Ну что за охота! Вы так молоды.
Тут в комнату, где я сидел и пил со всеми, вошла она, виновница моей гибели. Вошла торжественно:
– Как счастлива. Вы спасены. Как – я страдала! Но вот и доктор говорит, что нет ни в одной литературе мира, чтобы человек топился от любви при женщине. Вы не понимаете красоты драмы.
– Верно, – сказал я. – В следующий раз я утоплюсь один.
С террасы кричали:
– Сюда, сюда. Смотрите. Там опять что-то на мосту, кричит кто-то. Опять народ с фонарем. Еще кто-то утопился!
И впрямь, по мосту бегали люди. Мы всей толпой пошли к мосту. Тишина майской ночи, роса, трава бьет мои туфли, и она, новая моя красавица, рядом со мной, я чувствую ее около себя. Как пахнут ее плечи, платье! И эта ночь! Медовый запах тополей, звезды, темные ольхи у реки. Глаза ее смотрят прямо в мои:
– А из-за меня вы бы утонули?
«Что же это такое, – думаю, – опять купаться?»
– Утонул бы, – отвечаю.
– Милый… – шепчет она.
На мосту стоит толстый исправник, станционный жандарм и еще кто-то. По воде ведут невод. На берегу народу – весь поселок.
– Теперь все едино, – кричит голос, – опоздали. Не откачать.
– Это наши-то не откачают?
Все ринулись к неводу. Исправник впереди. Жандарм говорит:
– Хучь увыпей ее усю, реку, а его чтобы достать!
Невод волокут по берегу. В мотне плещется, блестя чешуей, освещенная луною рыба.
– Нету!
«Это меня ищут, – думаю я, – дали знать на станцию исправнику. Меня ищут…»
– Вы у нас ночуете? – спрашивает новая дама. – Наверху я приготовила для вас комнату – светелку…
– Но ведь мне, сударыня, из любви к вам надо еще топиться?
– Ах, какие глупости. Какой вы, право!
Бежит Петр Сергеевич, запыхался, кричит:
– Опять утопился, вот дурак-то. Я так и знал.
Увидав меня, остановился в недоумении:
– Вот он. Где же утопленник?
Петр Сергеевич пьян.
– Что это вы с ним делаете? – обращается он к моей новой даме. – Довольно вам, молодой человек! Не верьте женщинам. Анна Васильевна, фюить, дудки! Нет, из-за прекрасных глаз не утону. Уж как вам угодно-с фюить!
Затем мы жарили лещей, а перед дачей на лужке сидели крестьяне с неводом и еще какие-то люди. Варили уху. Серьезно и деловито пили водку по очереди, ровно, закусывая ветчиной с хлебом. Серьезный народ. Крестьяне говорили:
– Завтрева второго найдем. Поди, где теперь? Ночью-то… Утопленника-его надо сразу брать, не то ён уйдет. Бывало дело, сколько таскали! Завтра откачаем. Одново раза
