знаю, у кого плохой амулет, те недополучают каких-то продуктов… Зато теперь они все у вас будут… и ваша семья обрадуется!
— Спасибо… Послушайте, сеньорита… если я отвечу вам «да»… и ваши планы осуществятся… и мы действительно польстим отцовскому тщеславию сеньора Президента… Можно ли рассчитывать, что он проявит милосердие к одному человеку? Дело идет о жизни… даже о двух, а всего вернее, о трех жизнях, поскольку в животе моей сестры — его ребенок…
17
Радиокомната.
Майор Вич спровадил чокнутого старикана и теперь увлеченно слушал:
— Поотчетливее, Даниэль, поотчетливее!
— Да ходит он, господин майор!
— В следующий раз я приклею его к паркету! Для твоего удобства.
Он зря капризничал, майор Вич, — слышимость была нормальная.
ГОЛОС ФИЛИППА: Мою сестру, сеньорита, будет рвать от таких вот деликатесов, пока ее любимый сидит в цитадели… Я понимаю, вы в стороне от этого… но, может быть, вам случается видеть этих людей? И наверное, они благоволят к вам — начальник Легиона надежности, министр юстиции, главный прокурор… Я вам — роль, а вы мне…
ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Сеньор Филипп, что с вами? Смотрите, как вы ложку согнули… Успокойтесь. Вич, конечно, скажет, что это трудно, что невозможно… Для него — да. Такие дела решает полковник Деспек, полковник Рамирес… Я ведь не знаю, за кого вы просите! А вдруг тот человек и в самом деле против папы? Вот видите, вы молчите…
— Умница, — восхитился Вич. — Министром культуры будет!
ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Но вы сами все хорошо придумали: на премьере, после моего успеха в вашей пьесе, отцу нельзя будет вам отказать. Вы — настоящий психолог!
ГОЛОС ФИЛИППА: Такая надежда, сеньорита, оправдала бы все…
ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Ну я поняла уже, и мы договорились.
ГОЛОС ФИЛИППА: Имея такую надежду, не такой уж грех приспособить к вам роль, пьесу, себя…
ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: «Не такой уж грех»! Грех, наоборот, не сделать этого, когда я так люблю — и роль, и пьесу, и вас!
Слышно было, как она набрала одну цифру на телефонном диске.
Гудок. Щелчок. Еще одна попытка…
— Вич ходит где-то… Вы только не думайте, что мне шумиха нужна, фотовспышки и чтоб микрофоны совали в зубы… Я так и скажу: не надо, не за этим я в искусство пришла! Я пришла, чтобы под руководством такого человека погружаться в тайну, в глубокую-глубокую тайну творчества… И попробуйте только нам ее вспугнуть!..
Майор поцеловал собственные пальцы, до того ему нравился ее текст. И позвонил ей сам.
— Здесь майор Вич, моя бесподобная. Я не нужен вам?
— Вич! Поздравьте нас!!! И передайте полковнику: мы поладили с сеньором Ривьером!
18
Домой Филиппа отвозил тот же капрал Орландо.
Дорогой припомнилось, как он уезжал из этого ее лицея…
…Он, возбужденный и чуть утомленный, только что снявший немалый урожай успеха, — за рулем собственного «пежо», в том светлом твидовом костюме… На заднем сиденье — цветы, а в карманах — девичьи записочки… Словом, память усмешливо нажимала на тот факт, что был он в Женском лицее тенором и что карманы светлого костюма полны были не только заслуженной, но и стыдноватой данью…
Помнится, он прижался тогда к обочине и вывернул из карманов этот ворох и стал перебирать его, посмеиваясь то над орфографией, то над смыслом записок. Он даже мотор заглушил и включил свет. Сквозь голубую бумагу, сквозь завитушки и округлости схожих почерков перед ним просвечивали авторши, их лица, они гомонили хором и вразнобой… Но вот выудилась совсем короткая записка. Не ради нее ли остановился он на вечерней дороге, не искал ли именно ее? Одно лицо отфильтровалось из всех, чтобы торжественно и с оттенком вызова глянуть ему в глаза сквозь бумажку, и один голос озвучил послание из пяти слов:
«Я ЛЮБЛЮ ВАС, ФИЛИПП РИВЬЕР!»
То было лицо Инфанты и ее голос. Хотя тогда он не мог этого знать достоверно — это теперь ему так мерещилось… Все прочие записки он вышвырнул тогда, пустил по ветру за окно, а эту — положил в верхний карман… Впрочем, подумал и через несколько минут, прикуривая, сжег ее в узкой вытяжной пепельнице.
— Капрал, — попросил Филипп, — не нужно к самому дому… за полквартала остановите, о’кей?
Когда глубокой ночью он подходил к парадному, горело только их окно, и в нем дежурила Лина.
— Филипп! Ты?! Он цел, Ева! Цел-невредим! А ты не верила!
Ей с ее животом невозможно было бежать навстречу, а Ева, жена, — бросилась. И плакала, плакала, ни о чем не спрашивала, только плакала.
19
Служебный вход в театр, турникет и Легионер, уже известный ему. И еще новый коллега Легионера, с прозрачным дождевиком через плечо. Он глядел в окно, когда появился Филипп. За окном маршировали дети до тринадцати лет, командовала ими женщина, на женщину похожая мало.
— Доброе утро… — Филипп избегал встречи глазами с тем типом у турникета: охоты реваншировать над ним не было. — Нельзя ли сообщить сеньору Кеглиусу…
— Ничего сообщать не надо, вас ждут, — сказал без выражения второй легионер, загадочно и односторонне знакомый с Филиппом; он повернулся к первому и рукой сделал жест: пропусти.
А вот уже и толстяк Кеглиус пересекал фойе навстречу ему:
— Ждем, ждем, — рукопожатие. Взгляд на пьесу: Филипп имел при себе то, «правительственное» издание. — Вы думали, читка будет? Напрасно: все уже состоялось, вот по этим самым книжицам — знакомство, потрясение, восхищение… Только выслушаете, порядка ради, господ актеров. Главное — изящно преподнести им дебютантку, не правда ли? Так сказать, срежиссировать ее появление!
Филипп видел и чувствовал: толстяк озабочен, глаза его источают сладость с усилием — вопреки потаенной на дне их кислятине.
— Не пойдем в кабинет! Телефоны там… ну их. А тут и мягко, и тихо — прошу. — Как раз напротив диванчика, на который они опустились, висел портрет Президента. Хозяин перехватил взгляд Филиппа.
— Пока не забыл: ее настоятельное желание — чтобы и труппа и публика знали ее под фамилией матери покойной — Беанчи. Не хочет подобострастия и фальши. Я подумал: что ж, если удастся такая конспирация и утечки не будет — у нас, по крайней мере, есть шанс сохранить на плечах голову… в случае провала, конфуза… — кисло-кисло улыбнулся толстяк. — В общем, вы понимаете, что это игра с огнем? Но едва я так подумал, — принесли почту, и с ней свежий номерок нашего самого многотиражного…
Он расправил глянцевую трубочку журнала, которым все время помахивал. На обложке Инфанта дразняще улыбалась за плечом Президента. Сам
