к нему в очереди исповедоваться, но, к сожалению, не был готов к исповеди, о чем очень жалею. Скажите, где его похоронят, чтобы можно было поклониться могиле».
Отец Георгий умер 22 июня, умер, придя с очередного сеанса химиотерапии, прилег и уже не проснулся. Грешным делом, у меня такая была суеверная мысль, что вот, человек [несет служение] среди тяжелобольных детей и вдруг сам умирает от этой болезни. Мне кажется, когда речь идет о таких детях, вообще о раке, самое трудное – объяснить, что это не заразно. Сам отец Георгий очень переживал, что эти дети подвергаются не дискриминации даже, а остракизму, потому что мы непроизвольно все язычники, мы склонны думать, что болезнь – это проявление греха и что это дело заразное, потому что грех в себе каждый немножечко чувствует. А ведь нет! Вот безгрешный, чистый, очень светлый человек отец Георгий, и, тем не менее, умер он первым из своей «возрастной когорты». Отпели его во вторник, похоронили на Пятницком кладбище, это между метро «Рижская» и «Алексеевская».
У отца Георгия была еще одна необычная особенность … Когда его рукоположили в 1992 году, то оказалось в храме Космы и Дамиана три священника, которые мне слегка напоминали то ли трех мушкетеров, то ли трех богатырей васнецовских: отец Александр Борисов, отец Георгий Чистяков, отец Владимир Лапшин. Илья Муромец – это, конечно, отец Александр Борисов, он же Портос, который волочет на себе многотысячный приход. Отец Владимир Лапшин – это такой, я бы сказал, Атос, Добрыня Никитич, неподкупный голос совести, к нему на исповедь даже страшно идти. <…> А отец Георгий – такой Алеша Попович, весь светящийся какой-то и в то же время, я бы сказал, Арамис. Потому что ему часто инкриминировали люди, которые пришли в Православную Церковь сравнительно недавно, что вот, очень он католиков любит, вот, пишет про святую Эдиту Штайн, на Западе бывает, с Папой за ручку здоровался.
Кстати, у него есть статья о том, как православие и католичество совместно используют свои духовные сокровища. Ведь мало кто знает, что, например, книга «Духовная брань», очень популярная среди православных начиная с XIX века, была написана иезуитом Лоренцо Скуполи в начале XVII века, а преподобный Никодим Святогорец (Афонит) перевел ее в конце XVIII века, сделав православной книгой. <…> И таких примеров много. Отца Георгия за [открытость к западному христианству] недолюбливали. Теперь, когда он умер, я бы сказал так: либералов стало меньше на земле, но зато у них появился надежный небесный заступник.
Еще одна нестандартная черта отца Георгия … Известно, что отец Александр Борисов по образованию генетик, отец Владимир Лапшин по образованию геолог. Но никто не скажет, что Борисов сейчас генетик, и Лапшин перестал быть геологом, став священником. Отец Георгий – редкий пример того, как человек, став священником, не оставил мирскую профессию. Как это происходит и какое это имеет духовное значение, если имеет?
Одна из наших слушательниц сравнила современных православных священников с кротами, которые закопались и говорят совсем не то, что надо, не Божьи заповеди. Отец Георгий не крот, это светильник на вершине горы: сколько он проповедовал, сколько говорил о заповедях…
Отец Георгий по образованию филолог-античник, великолепно знавший прежде всего древнегреческую культуру. И сразу вспоминается знаменитый православный идиоматический оборот: «еллинския дерзости не извыкох». Обычно говорили «еленские»: я не бегаю быстро, как олень. А когда-то это означало вот что: эллинских премудростей я не изучал, то есть греческой философии не обучен. Это уже есть у апостола Павла – такая легкая недоброжелательность по отношению к греческой античной философии, которую, правда, апостол Павел знал не очень хорошо. Отец Георгий знал ее прекрасно, и то, о чем сегодня Владимир Львович говорил – что он хорошо владел русским языком, я думаю, в значительной степени [связано с тем], что он знал греческий. Таков, собственно, механизм культурного христианства: узнавая новый язык, ты лучше начинаешь владеть своим собственным, родным.
Конечно, можно отцу Георгию в пику поставить, что он не брал денег за священническое служение. Пасторы берут, патеры берут, отец Александр Борисов на окладе, отец Владимир Лапшин – пожалуйста, ничего зазорного в этом нет; отец Александр Мень кормился от алтаря, опять же – по апостолу Павлу, который сам, кстати, денег не брал, предпочитал делать шатры. И отец Георгий принципиально (он об этом писал и говорил) предпочитал оставаться в смысле заработка светским человеком. Он работал в Библиотеке иностранной литературы в Москве, и там вместе с директором библиотеки Екатериной Юрьевной Гениевой они организовали Институт толерантности, то есть институт доброго отношения ко всякому инакомыслию и инаковерию. Они проводили межконфессиональные, межцерковные встречи и конференции. Это всё работа достаточно светская, там принципиально была взята такая линия, что это государственное учреждение и здесь не место проповеди даже христианства [в целом], тем более какой-то отдельной христианской традиции. И ничего, люди [на эти встречи] шли и потом приходили кто к баптистам, кто к православным, кто к католикам. А многие просто начинали задумываться.
У нас есть сообщение на пейджер от Николая: «Сверхчеловеческие достоинства обнаружены у избранных священников, они дружат со священниками других конфессий, за что, возможно, будут взяты живыми на небо». Я не очень понимаю, это сарказм или это от всего сердца. А если по-христиански, почему обязательно на небо живым? Чем это лучше, чем быть взятым на небо, пройдя через смерть? Собственно, я не вижу большой разницы. Но я спрошу так: Алла Глебовна, ведь отец Георгий много говорил и писал о смерти именно в силу того, что он работал в этой больнице. И вопросы о нехорошей смерти, о ранней смерти – это его вопросы. И вот над ним это совершилось. Как бы вы это объяснили?
Алла Калмыкова: Отец Георгий часто обращал внимание на парадоксальность христианства и многого из того, что мы можем вычитать в Евангелии. У него это как-то органично переходило в жизненную сферу, в собственное служение, в его личную жизнь и практику. Он писал о женщинах-христианках XX века, в том числе о Терезе из Лизьё, которая всего двадцать четыре года прожила, но при этом, по словам отца Георгия, проявила безграничную личную смелость перед лицом болезни, что было свойственно, по-моему, и ему самому. Он ведь тоже болел, и болел тяжело, а к моменту кончины эти болезни уже достигли какого-то пика, непереносимого ни для кого. Он говорил, что этим женщинам, исповедницам Христа, была присуща такая верность Ему, которая делала их смелыми – и
