«Разве церковь не живое существо? Она зачата в союзе, когда отец роняет семя в готовую взрастить его утробу. Она является на свет в крови и муках, и улыбаются те, кто слышит ее первый голос. Разве не подобна церковь ребенку, который растет и меняется, делает ошибки и учится? Разве не подобна церковь молодому человеку, горячему и полному решимости улучшить мир, но склонному к насилию? Разве не похожа церковь на мать, которая любит своих детей, но не балует их? Разве не похожа она на отца, который защищает и наставляет свою семью, стараясь не навредить ни ей, ни другим? Разве не похожа церковь на каждого из нас, способного жить в мудрости и сострадании к ближнему или погрязнуть в лени и бесцельной суете. Посему судите о верованиях так же, как вы судите о людях. Если они жаждут богатства, отриньте их. Если они лгут, отвернитесь от них; если они угрожают, гоните их. Если они убивают, причиняют боль или преследуют, ищите других советчиков, ибо ложный наставник страшнее невежества. И если они каются – простите их».
Джулиан узнавал размышления Экзетера, но сами слова принадлежали, конечно, Пиолу Поэту. Евангелисты уже начали приукрашать.
Элиэль улыбалась старику.
– Несомненно, он хотел этого. Он доверил мне направлять его последователей здесь, в Таргвейле, и он поручил Урсуле Ньютон основать храм в Джоалвейле.
– И он сказал мне сделать то же самое в Ниолвейле, – добавил Домми. – Я задержался, но завтра с утра отправлюсь в путь.
– А ты, Каптаан? – поинтересовалась Верховная Жрица.
Джулиан покачал головой. Каким постыдным казалось теперь его неверие! Он никогда до конца не верил Экзетеру, Экзетеру, которого знал с самого детства. О, как хотелось ему теперь взять назад те злые слова, которые вырвались у него после смерти Сотни при Шуджуби!
– Я не Носитель Щита, ваше преосвященство. Собственно, меня даже не крестили, так что я прошу сейчас об этой чести, хоть и не ощущаю себя достойной ее.
Она одарила его своей лучшей улыбкой.
– Разумеется, мы удовлетворим твое пожелание! Есть ли среди нас кто-нибудь, кого бы ты особо хотел попросить помочь тебе в этом священнодействии?
Джулиан с надеждой посмотрел на Домми.
Домми улыбнулся раза в два шире обычного.
– Я буду очень счастлив. Тайка Каптаан!
Элиэль одобрительно кивнула.
– В своих последних словах мне Господин сказал, что надеется, ты отправишься в Рэндорвейл с тем, чтобы основать церковь там, Каптаан, ибо ему казалось, из тебя выйдет великий апостол. У нас есть еще один щит, оставшийся без владельца. Он сказал, если предыдущий владелец его не вернется, чтобы заявить на него свои права, пусть он будет твой. Это самый уважаемый щит из всех, ибо он принадлежал Святому Прат’ану, первому среди Сотни.
Несколько мгновений Джулиан только и мог, что смотреть на нее.
– Мне ничего не хотелось бы так, – наконец пробормотал он, – как принести Церковь Освободителя в Рэндорвейл. Это большая честь для меня. – Да, он еще покажет этой Эльтиане и ее банде, он заткнет Эдварда Экзетера им в глотку. И когда-нибудь он спалит ее грязный храм-бордель и спляшет джигу на его пепелище. Пусть даже на это уйдет тысяча лет.
– Предыдущий владелец? – буркнул Пинки. – Вы имеете в виду, конечно, Доша Предателя? Значит, это его щит? Я надеюсь, у него достанет совести повеситься, как тому, настоящему Иуде.
Это было несправедливо! Возможно, конечно, что Дош принял таргианское серебро в обмен на выдачу Экзетера, но Джулиан был совершенно уверен в том, что он только следовал приказу. Стараясь ввести в заблуждение Зэца, Экзетер был вынужден вводить в заблуждение и всех остальных. Впрочем, лучше оставить это при себе, чтобы не повредить нарождающимся легендам. Клевета ничего не меняет, если только сам Дош не объявится на поверхности, а он должен знать, что, если он сделает это, его тут же разорвут на кусочки. Пусть уж лучше беднягу Доша запомнят как предателя, чем признавать, что Освободитель сам подстроил свою смерть. Джулиан решил, что не будет говорить об этом никому, даже Алисе.
И даже Юфимии. Но по пути в Рэндорвейл он завернет в Олимп и лично заверит Юфимию в том, что намерен держаться всех обещаний, которые он давал в том письме. А ее заставит держаться своих. Никто не говорил еще, что священники Церкви Освободителя должны давать обет безбрачия.
63
Когда обычные приступы тошноты и слабости отступили и мышцы уже не пытались связать ее тело узлом, Алиса осторожно приподняла голову, чтобы осмотреть поляну. Поляна оказалась совсем маленькой, окруженной со всех сторон плотной стеной кустов и деревьев. Над головой было неправдоподобно голубое небо. На траве серебрилась роса. Свежий воздух казался слишком прохладным, но то, что она попала в апрельское утро, в Англию, она могла определить по одним даже запахам. Она поднялась на колени и отыскала в траве фиалки, примулы и баранчики. Ветки были тронуты зеленой дымкой, и где-то совсем недалеко без устали повторяла свой незамысловатый рефрен кукушка.
– Слишком верно! – пробормотала она, неуверенно поднимаясь на ноги.
Избушка была такая маленькая, что она могла бы и вовсе не заметить ее, если бы ее не предупредили о ней заранее. Ключ, сказали ей, спрятан в дупле третьего дерева слева от двери – Служба никак не могла вырасти из детских игр в плащ и кинжал.
Спустя полчаса она уже шла на север в одеждах, устаревших примерно на поколение, но боты со смешными застежками пришлись ей по ноге, а в кармане пальто звенело несколько золотых соверенов. Водитель грузовика подбросил ее до Саутгемптона и был слишком вежлив, чтобы поинтересоваться, что собирается делать в Нью-Форесте леди, наряженная, словно для костюмированного бала. До войны таких вещей не случалось.
Она села на поезд до Ватерлоо и пересекла Лондон на автобусе, прервав поездку для того, чтобы зайти к «Томасу Куку и сыновьям» и навести там справки насчет проезда в Восточную Африку. На Ливерпуль-стрит она успела на поезд 4:15 до Норвича как раз за несколько секунд до отхода. Брошюры от Кука могли и подождать. Она просматривала газеты, время от времени бросая взгляды на проносившийся за окном пейзаж. Если Англия и изменилась за эти два месяца, то, во всяком случае, гораздо меньше, чем она сама. Грипп-испанка свирепствовал снова, хотя и не в такой смертоносной форме. Он чуть не убил американского президента.
В другом мире он убил Зэца.
Ближе к вечеру она сидела в дребезжащем, чихающем такси. Самому водителю место было в музее. Он казался слишком древним, чтобы знать даже про железную дорогу, не то что про экипажи с двигателями внутреннего сгорания, и когда он попробовал заговорить с ней, полное отсутствие зубов вкупе с норфолкским выговором положили ее на лопатки. Хуже таргианского. Она поняла только, что это первый солнечный день за несколько недель и что такого жуткого апреля не было со времен Всемирного Потопа.
