Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
Тычок подскочил к Сивому и запричитал:
– Что же делается, Безродушка? Что же творится, родимый? Чего им надо?
Перестал править меч, отставил в сторону, поднял старика с колен, поставил перед собой.
– Тело мое павшее никому не отдавай. Сами на костер вознесите. Прах по ветру развейте. Вот видишь, наобещал тебе с три короба, а не вышло. Видать, не судьба. А Гарьку с Верной не бросай, и зла на Верну не держи. Гарька, подойди.
Мрачная Гарька подошла, как было велено. Говорить наша коровушка не могла, в горле пережало. Она еще ничего не понимала. Да и старик тоже.
– Самолично вознеси на костер. Деньги, что у меня есть, поделите на троих. В драку не ввязывайся. – Поглядел на нее, отчего-то покачал головой, помедлил и бросил: – Рубаху долой.
Гарька побелела. Поняла. Будто сама не своя, рванула с плеча рубаху и обнажила крупную белую грудь, как раз там, где багровело рабское клеймо. Сивый вынул нож, поглядел Гарьке в глаза, усмехнулся и одним движением срезал клок шкуры. Наша коровушка зашаталась, от резкой боли едва не упала, но Безрод придержал. Уложил и тут же бросил на рану тряпку. И, по-моему, заплакала девка, чьих слез, как я думала, никто никогда не увидит. Зарыдала в оба глаза, беззвучно глотая слезы. Больно телу, больно душе. Они еще ничего не понимали, кроме того, что нежданно-негаданно стряслось что-то страшное.
Пока Тычок суетился вокруг Гарьки, Сивый подошел ко мне. Бесстрастно глядел перед собой, и мне показалось, будто его взгляд стал невыносимо холоден. Гораздо холодней, чем раньше. Словно отдает стужей смерти, ровно предчувствует. Я знала, Безрод многое хочет сказать, о многом спросить, но он лишь коротко бросил:
– Порешить собиралась? Если не теперь – то никогда. Первой не становись – порву. И не второй. И даже не третьей.
Усмехнулся и отошел. Знал, что живым с этой поляны не уйдет. Падет один – встанут двое, падут двое – встанут десятеро. И пока он стоял против меня, все шрамы как будто исчезли, уползли, ровно змеи, растаяли, чисто масло над огнем. Что это? Как в наваждении проступило его истинное лицо, не траченное железом. Спокойные синие глаза чуть прищурены, нос прям и не поломан, волосы аккуратно подрезаны, веселый чуб лежит на лбу. Красная рубаха убегает под широкий воинский пояс, на плечах волчий плащ, и не студеный, а просто слегка насмешливый взгляд оценивает мир. Боги словно на короткое мгновение открыли мне тайну, которую давно хотела узнать. Голова закружилась, в глазах поплыло. Поплыло…
Стояла, тупо моргала и пытала себя. Ну, что он сделал мне плохого, что? Почему с тупостью бешеной коровы, я поднимаю на рога все, что нравится мне просто до слез в глазах, до коленной дрожи? Неужели, чтобы выжить, чтобы черпать где-то силы, мне нужно ненавидеть, а не любить? Неужели, действительно, так хочется умереть? А сейчас будто сердце вынули из груди, – стало там холодно и пусто. Холодно и пусто. Да, я победила. Не стану ему настоящей женой, не будет у нас общего дома, а постылый муж примет смерть от моей руки. Иногда от ненависти бешено заходилось в груди, а сквозь нее проступало нечто, чего я боялась пуще огня.
Сивый глядел в сторону, на розовеющий дальнокрай, куда улетел белый журавль. Нес белый тоску по дому, которого у Безрода теперь не будет. А ко мне в душу, еще не остывшую от ночного, снизошло превеликое облегчение, точно прорвало гнойную болячку. Словно хлипкую плотину снесло мощным потоком. Держала, держала, но хватило одного весеннего дождика. Всему есть предел. Можно сколь угодно долго бегать от себя, но однажды придется остановиться и без страха посмотреть в зерцало. Там увидишь себя, живую, красивую и полную жизни. Устала. Очень устала, перестала крепиться – и дала волю сердцу. А оно… О, боги, как же зовется тот огонь, что занялся во мне, что вышел из-под спуда глупости и упрямства? Неостановимо захотелось прохлады, и я знала, в чьи глаза нырнуть за той прохладой. Век бы не вылезала оттуда. И не Безрода ненавидела и боялась, а себя. Старая жизнь осталась на отчем берегу, ее больше нет, кончилась! Думала, родных предаю, себя предаю, если стану дальше жить. Думала, если не войду в новую жизнь, если не соглашусь с потерей, все вернется, ведь пока мы не смирились с поражением, жизнь продолжается, мы не побеждены, а близкие по-прежнему с нами. Дура! Близкие с нами, только если сама живешь. Ох, мама-мамочка, этот человек нравится мне до жаркого шума в голове! Голова закружилась, будто сунули в большущую бочку и пустили с пологой горки, все вокруг меняется с бешеной быстротой, небо-земля-небо-земля… Только что ненавидела, – и нате вам! Из огня да в полымя.
– Журавушка на восток полетел.
Мне не хотелось от Безрода уходить, ой, как не хотелось! Сама себя победила. Все сделалось ясно, как белый день, и встало на свои места, только муженек мой ни о чем таком и не догадывался. Эх, забежать бы ему в лицо и глаз не спускать, и чтобы ласкал зябким взглядом полыхающее нутро, и чтобы самому от моего огня теплее стало… Но даже с места не сдвинулась. Только брякнула что-то про журавля, и про восточную сторону. О боги, да кто из нас холоден? Разве он холоднее меня, дуры, не разглядевшей за студеными глазами горячего сердца? Поздно. Перед смертным боем нужно одному побыть, в себя заглянуть. Как поднимется солнце, и сама встану против. Никто за язык не тянул. Есть ли на всем белом свете такие дуры, как я? Теперь, когда отдала душу чувствам, что загуляли в ней, как шальные ветры, мне предстоит его убить? Какой по счету встану? Сколько ран к тому времени на себя примет?
Он только кивнул, услыхав про журавля. Ни слова назад не вернул. Преклонил колено земле, спрятал лицо в ладони и замер. Журавль закурлыкал, и я задрала голову в небо. То не журавль курлычет, это счастье мое улетает. Само пришло в руки, только не удержала. Хоть и лежит меж нами всего шаг, но как будто целая пропасть, – не перебраться, не докричаться. Тут еще ноги задрожали, холодный пот прошиб – до самых глубин дошло, что теряю Безрода. От горечи пред глазами задвоилось. Или то слезы запоздалые полились? Не дыша, глядела в спину, глотала непрошенные слезы и молила: «Оглянись, оглянись!» Но Сивый закрылся от меня наглухо. Да и поздно уже. Кровь пролита…
Ко мне шла мрачная Гарька. Наша коровушка уже все знала, и за жизнь Безрода, не колеблясь, отдала бы мою, никчемную. На ее плечах висел Тычок, блажил, хватал за шею, за руки, просил вернуться, но ее остановила бы только стрела. Или Безрод. Сивый выпростал руку и как по чудесному мановению остановил Гарьку, неудержимую, ровно дикий бык. Я только и подумала: какие же все мы скоты! Даже с богами поговорить спокойно не даем!
Тычок тихо сполз с Гарьки, она, шатаясь, вернулась обратно. Я исподлобья глядела на спину в красной рубахе, шитой-перешитой, и узнавала. Вот эти два пореза он получил в той сече на ладье. Этот длинный получен там же, этот – в драке с наемной дружиной в лесу, эти два – с недавними лихими. Их было много, очень много. Почему раньше их не замечала, ведь каждый из них – это боль и кровь… А сколько их ляжет с восходом солнца, и сколько из них станут моими? Захотелось уткнуться лбом в Безродову спину и не отнимать лица, так захотелось, что потянула носом… Вот когда меня настигло необоримое желание обрести свой дом, и чтобы непременно Сивый выстроил его для меня! Вот так сдается глупая ненависть, приходит что-то сильное, и берет тебя, дуру, одним махом. И ты уже сама не своя, сладкими корчами душит горло, но в спину студено дышит горечь потери. Будто воду держишь в ладонях. Вроде и держишь, а все равно – утечет сквозь пальцы, как ни хватай. Как все глупо! Все. Идут…
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 134
