Взлетев на шаткой волне, я пытаюсь увидеть опрокинутый киль корабля. Вот он! Отчетливо виден на воде красный горб кошмара. Цвет! Черно-белое кипение шторма распустилось розой тусклого пурпура поверх фиолетовой бездны. Борясь с волнами, я не заметила как наступил рассвет. В спокойном приливе света отчетливо виден красный цвет краски, которой было выкрашено корабельное днище. А вот и жерло пробоины — чернеет акульей пастью поверх ватерлинии. Там могила моей единственной подружки детства! Верочка! Мы встретимся на небесах и вместе проклянем Небо!
Еще один взлет на загривок волны — я вижу справа морскую шлюпку. Она почти что пуста. Видны три или четыре человека на веслах. Они видят оранжевый поплавок и плывут в мою сторону. Я слышу близкие шлепки весел об воду. Эй! Ко мне тянутся сразу четыре мужских руки. Именно это приводит меня в состояние дикой истерики: в большой лодке на полсотни человек — только члены команды в жилетах и ни одного пассажира! И когда мой поплавок втаскивают в шлюпку, я начинаю визжать и кусаться. Моряки не понимают моего гнева и тогда один из них — видимо судовой врач — всаживает в ляжку одноразовый шприц и впрыскивает в мышцы какую-то гадость от шока.
Последнее что я помню — дружный мужской крик: «Вертолет!»
Что еще? Еще один общий вскрик: «Смотрите, он тонет! Тонет!»
В сетчатой люльке меня первой втащили в салон геликоптера.
И сразу новый укол в ту же ляжку. Уйя! Дальше — тишина.
Я проснулась в уютной больничной палате с католическим распятием на белой стене. Я одна. Я лежу на постели. Первое впечатление — острая белизна стен настолько резка, а распятье так колко сверкает от солнца, что я на миг закрываю глаза. Я чувствую себя полной сил. Как прекрасен соломенный цвет солнца на моих руках — кожа отливает как персик. Я лежу лицом к распахнутому окну с поднятым жалюзи. Слышен щебет птиц. Видны круглые купы зелени. Неужели я уцелела! Я жива! Здравствуй, Лизочек! Кошмар остался только в твоей памяти, ни одна капля воды не долетит оттуда до твоего лица! Я не хочу оглядываться в прошлое! И не буду.
Я замечаю на столе скромный букет голубых колокольчиков в простом стакане воды. Опустив голые ноги на пол, я встаю на колени перед цветами и, взяв в ладони стакан, подношу к лицу словно драгоценный фиал с благовониями. Колокольчики! Любимые цветы моего детства. Они так робки, что даже не смеют благоухать. Их синева застирана и белеса. Они дышат сиротством.
В этой позе — молитвы и благоговения — меня и застает медсестра — черноволосая девушка с пугливыми глазами.
— Мадемуазель Розмарин, — обращается она ко мне на английском, — ложитесь в постель. Вам нужно беречь свои силы.
Первая реакция — испуг. Откуда она знает мое имя… ах да! Я же успела захватить с собой документы.
— Это вы украсили стол колокольчиками? — я покорно ложусь.
— Да.
— Спасибо. Они так чудесны. Где я?
— Вы в больнице на острове Форе.
Острова! Клево! Я еще ни разу в жизни не бывала на острове.
— Это Финляндия?
— Нет Швеция…
Отлично — шведы не выдают беглецов!
— …В Стокгольме все больницы переполнены, — говорит девушка, — и несколько пассажиров доставили к нам. Но уверяю вас, наша клиника ничем не уступает столичным.
— А много спаслось?
— Точно не знаю. А вот погибло почти триста человек. Среди них — треть шведы. В стране объявлен траур.
Вас подобрал патрульный вертолет… считайте, что родились в рубашке. Вы спали два дня.
— Два дня!
— Доктор считает, что это защитный сон. Адаптация после шока… Как самочувствие?
— О'кей! Но страшно хочу есть.
Медсестра с чарующей улыбкой протянула мне карточку меню.
Буржуи умеют болеть!
— Как вас зовут?
— Марион.
Я заказала сэндвич с ветчиной и двойной порцией картошки-фри. Мороженое и кофе-гляссе. Спросила где мои документы.
— Все на месте, — Марион открыла настенный шкафчик. Там на полочке лежал мой пластиковый пакет, который я прикрутила к животу липкой лентой. Слава Богу, я смогу заплатить за себя.
Но когда медсестра выходит, я, не удержавшись, снова вылезаю из постели и кидаюсь к окну. Какое наслаждение опереться голыми руками и локтями на гладкий и теплый от солнца подоконник и просто посмотреть в даль… Я на втором этаже. У меня крайнее окно. Перед глазами — уголок больничного сада — цветущие кусты магнолий, дорожки, посыпанные красным песком. Низенькая символическая оградка, через которую ничего не стоит перескочить. А дальше видны упоительные очертания холмов. Видимо сам городок расположен в другой стороне. Ветерок по-морскому свеж и порывист. Но как хорошо, что не видно моря. Облачка невесомы и безмятежны, как взбитые сливки. Небо ласково, как поцелуи ребенка. Каким булыжником оно может быть!
И вдруг! Что это… мой взгляд, скользнув по ленте шоссейной дороги мимо нескольких загородных особнячков, упирается в мою заветную сумочку. Только огромных размеров! Я сразу узнала ее! Еще бы не узнать — столько лет она служила мне верой и правдой, пока не утонула вместе с резиновой лодкой у русского берега. Ты съехала с колес, Лизок!.. Сумочка из крокодиловой кожи стоит ко мне — и к дороге — левой боковой стороной, сверкая замком из желтой латуни. Сумка посреди высоченных вязов, на склоне зеленого с мелом холма. Полный облом!
У меня потемнело в глазах.
Спокойно, дура! Не сходи с ума.
Закрыв веки и дав передохнуть глазам от яркого солнца, я снова пристально смотрю в роковую даль. И сразу все стало на свои места — передо мной особняк необычной архитектуры. И то, что я приняла за сумочку — всего лишь трапецевидная крыша, а застежка — затейливое украшение вроде герба. Только наличие короткой витой ручки, упавшей на сумочкин бок я никак не могла объяснить. Ручка и ручка.
Кидаюсь к настенному шкафчику. Где мое сокровище? Вот оно! Достаю из пакета истерзанную книжку спасений и — не глядя — вонзаю палец в наугад открытую страницу. Читаю бтвет на вопрос: что это? НЕ УСПЕЛИ СЫГРАТЬ СВАДЬБУ, КАК МАЧЕХА ДАЛА ВОЛЮ СВОЕМУ ЗЛОМУ НРАВУ, отвечает книжка строчкой из любимой «Золушки».
Сомнений больше не остается — мой долгий путь длиной в двадцать два года закончен — судьба неотвратимо, неумолимо и непоколебимо привела меня к дому мачехи! К гнезду змеиных яиц.
— Мадемуазель Розмарин! — входит сестра, вкатывая прозрачный обеденный столик на мягких колесиках, — Вам надо лежать.
Я успела захлопнуть шкафчик, как только услышала поворот дверной ручки. Я изображаю шалость и саму непосредственность, но от прежней солнечной безмятежности не осталось и следа — внутренне я сжата, как револьверная пружина:
— Какой очаровательный домик в виде дамской сумочки! — я показываю пальцем и покорно ныряю под простыню, — Чей он?
